Свадьбы
Шрифт:
– Вот тебе истинный крест, - встрепенулся Матюха, - не думал я о богатстве. Каюсь, без долгов хотел жить. Своим зерном сеять, на свой прибыток скотину покупать, одежонку… Была бы у меня другая лошадь! Эх!..
– Знаешь что, - сказал Георгий.
– Ты, я тут гляжу, напахал десятин с тридцать. Я своего живота надрывать не собираюсь, но пять десятин тебе засею. Зерно есть?
– Есть…
Шепотом пролепетал и в ножки Георгию - бух!
Лошадей раздобыли в тот же день.
Мужики на Матюху уже не косились, жалели дурака. Сами отсеялись, сообща пришли на чужую беду. Пять десятин ржи посеяли мигом, да,
От щедрости своей захмелели, а тут и водочка приспела: Матюха последнего не пожалел.
Выпили, запели…
И, как снег на голову, страшное слово - сыск!
Влетела на двор к Матюхе растрепанная баба да крикнула:
– Сыск!
Мужики и остолбенели.
Глава четвертая
Дворянин Иван Юрьевич Тургенев сидел посредине скотного двора на низкой, но с высокой спинкой, очень удобной скамеечке, сидел, грелся и чесал хворостиной розовый бок хряку по прозвищу Пузырь.
Было жарко, но в ту минуту, когда на двор приволокся взмокший от бега, потерявший маленько голову приказчик Ивана Юрьевича - Ивашка Немчин, - на его счастье, над поместьем явилась туча, заслонила солнышко и сбрызнула нехолодной, крупно просеянной влагой осоловевшее лицо хозяина. И хозяин, выслушав Ивашку Немчина, своего приказчика, не убил его тотчас, а вник в слова и трахнул Ивашку скамеечкой, на которой сей только миг нежился, шмякнул, стало быть, скамеечкой не по голове - тут бы и дух вон, - а по горбине. Горб у Ивашки зарос жиром, урону от удара приказчик не понес, а в голове его прояснилось, и он кинулся со двора усадьбы в городище, по дороге выхватив из ограды жердь.
– Ну, дьявол веснушчатый, петухом у меня запоешь!
Так он кричал, да как было не закричать.
Лет никак десять тому Иван Юрьевич Тургенев, дворянин, прибыл в Офремово городище и поселился тут. И стал богатеть. Был Иван Юрьевич человеком сердитым, но руку свою прикладывал только к собственной жене да к приказчику. Крестьян не обижал, а, наоборот, был лютым их защитником. Про то в округе знали хорошо и, коли крестьяне прибегали спасаться на земли Ивана Юрьевича, с него не спрашивали, по судам его не волочили. Пробовали, но охоту потеряли быстро. У жалобщика-то, мало того, крестьянин утек, глядишь - и сама усадьба сгорела, а то и весь хлеб.
А народу на Офремово городище приходило много. Земли здесь были славные, хозяин хозяйственный. Он хоть своего и не упустит, но зато уж и не выдаст. Бежали в основном из-под Курска. Татары житья не давали. Бежали с московских худых земель от ненасытных московских дворянчиков.
Иван Юрьевич прибыл на Офремово городище с одним, можно сказать, соколом. Любил с соколами охотиться - дворянин, - тут уж ему и вина не надобно, а за десять-то лет разбогател несказанно. Народу много, и еще идут, а Иван Юрьевич не гонит. Рад!
И вот первая беда. По челобитной московского боярина Никиты Одоевского с государевой грамотой на сыск прикатил в Офремово городище пристав с писарем и тремя стрельцами, а с ними человек Одоевского для опознания беглых.
Ну да слава богу, Иван Юрьевич вразумил приказчика, а то пропадай!
Перед церковкой пристав с одоевским холопом медленно обходил согнанных на площадь и выстроенных в ряд людей Тургенева.
Остановились перед кудрявым белоголовым красавцем. Холоп Одоевского присвистнул:
– А ведь ты, кажись, Егорий?
– Ваш?
– спросил пристав.
– Да нет. В учениках на мыловарне жил, в Москве.
– Писарь, пиши!
– и ойкнул вдруг: - Батюшки светы!
Было отчего ойкнуть. На площадь с охломонами Тургенева, сам с жердякой, влетел Ивашка Немчин. Двинул пристава. Убил бы! Стрельцы спасли. Ощетинились рогатинами, подхватили пристава, к лошадям - и деру!
Человека князя Одоевского у стрельцов выхватили, и кто чем! Кабы не поп - убили. Подняли чуть живехонького.
Георгий в суматохе головы не потерял. Не для того ушел из Москвы, чтоб в Офремовом городище на Тургенева спину гнуть, - исчез.
В тот шумный день кончилось тихое житье новых городов.
Младший сын Ширин-бея рыскал по русским украйнам. Отряд в триста сабель не иголка в стогу сена, но старый воин Абдул, советы которого для Ширин-бея были приказом, будто шапку-невидимку на отряд накинул. Молодому бею хотелось шума, пожаров, крови и добычи, но он знал: маленький человек Абдул - человек Маметши, стало быть, глаза и уши самого хана. Приходилось терпеть, и вскоре младший Ширин-бей возблагодарил аллаха за дарованное свыше терпение. У речки Липовицы, в Шацкой степи, увидели нежданный город. Тотчас отпрянули назад, а вперед по совету Абдула с десятком лошадей, якобы для торговли, отправился сам Абдул с малолетком Амет Эреном.
Русский свежесрубленный городок был как диковинпая игрушечка.
Татар в город пустили. Лошади были нужны, но стольнику Роману Боборыкину, который ставил город, хотелось еще и пугнуть крымцев. Пусть поглядят на крепость, пусть посчитают пушечки, а их по стенам - без одной сорок. На дюжих стрельцов поглазеть крымцам тоже ахти как полезно. Благо в Тамбове теперь каждый второй - стрелец или казак.
На базаре коней у мнимых купцов купили быстро. Абдул цену просил умеренную. Дешевить не дешевил, чтобы русские не подумали чего, но и насмерть за копейку не стоял. Татары торговали конями русскими же, своих, крымских, не продавали, продашь - дома голову снесут. Татарский конь неказист, да устали не знает. В русские города крымцы на своих конях не ездили.
К Амет Эрену тоже покупатель подошел.
Дворянин, видать. Оружием увешан с ног до головы. Молоденький, Амет Эрену ровесник. За поясом у него нож торчал. Рукоятка костяная, в виде вставшего на дыбы медведя. Увидел русский, что татарчонок глаз с ножа не спускает, засмеялся, выдернул из-за пояса нож и Амет Эрену протягивает. Тот головой закрутил - отдарить нечем. А русский опять смеется:
– Бери! Считай, что это надбавка к плате за коня. Не подведет конь-то?
– Не знаю, - сказал честно Амет Эрен.
– Мой конь не подведет. Этот - не знаю.
Абдул у них переводчиком. “Плохой же из тебя торгаш, - думает об Амет Эрене, - больно честен!”
– Ладно, - говорит русский, - все равно возьми, коли нравится, чтоб на душе у тебя было спокойней. Глядишь, в поле сойдемся, мимо стрелу пустишь.
– Нет, - замотал головой Амет Эрен, - я не промахнусь.
Злится. А русский доволен.
– Дарю тебе нож за честность. Коли от раны буду маяться, добьешь?
– Добью.
– Ну и на том спасибо!
– сунул Амет Эрену нож в руки, взял коня за уздечку и ушел.