Свадебный круг: Роман. Книга вторая.
Шрифт:
Вера сняла босоножки и пошла босиком, оставляя отпечатки на влажной земле.
— Умница, бережешь обувь, — веселился Серебров. — Я буду целовать твои следочки, — и он действительно, став на колени, трижды чмокнул ее следы.
— Ой, коварный хитрюга, разбойник, тиран, — придерживаясь за ветки елей, говорила уже без злости Вера.
— Кровопиец, вампир, бандит с большой дороги, — помогал он ей пополнять запас прозвищ.
На тропинке лежали редкие желтые листья. Ветер вытрепал их из — еще зеленых березовых крон. Эта
— Мы же замерзнем, — вырвалось у нее.
— А спички? — тряс он коробком.
Сереброву было легко и весело оттого, что он осуществил задуманное, оттого, что Вера была с ним, остальное его не тревожило: ни мнение Ирины Федоровны, ни жалобы руководителей экскурсионной поездки. Когда они вышли к дебаркадеру, на берегу было безлюдно. Дом, магазинчик с дверью, перекрещенной железными накладками, красные и белые треугольники бакенов, ульи. На крыльце дома появилась некрасивая, мужского покроя женщина с короткими седеющими волосами, которые удерживала широкая гребенка. Женщина с хмурью в лице окинула их взглядом.
— Здравствуйте, — заискивающе поприветствовал ее Серебров, пряча за спиной авоську.
— Это вы, бродяги, опоздали на теплоход? — низким, сиплым голосом спросила женщина и достала из кармана жакетки пачку папирос.
— Мы, — подтвердил беспечно Серебров. — А у вас есть молочко четырехпроцентной жирности?
— Вы хоть кто такие? — прикуривая, спросила женщина. Глаза у нее, пожалуй, были добрые, понимающие, и это Сереброву понравилось.
— Мы муж и жена, — ответил он и, не сбиваясь, снова спросил, есть ли молоко.
— Не знаю, уж сколько процентов, но хвалят, — ответила женщина, вынеся им трехлитровую стеклянную банку молока и эмалированные кружки. Стенки банки запотели. Молоко было с ледника.
— А криночек нет? — посочувствовал Серебров, разливая молоко. — Вот видишь, как все хорошо! — сказал он Вере и добавил, нахально вербуя в союзницы женщину: — Я же говорил, что с добрыми людьми не пропадем.
А женщина, видимо, проникнувшись состраданием, сообщила, что сейчас приедет какой-то Василий Иванович, свяжется с теплоходом по рации и увезет их, а теплоход на очередной стоянке подождет.
— Ии в коем случае! — замахал руками Серебров.
Вера хотела сказать что-то свое, но Серебров перебил ее. Он начал расхваливать синегривские места и доказывать, что давно мечтал остановиться именно здесь.
— Места у нас первостатейные, — пробасила женщина. — Много среди лета народу живет. Вон там, на излуке, на камнях, мы сковородкой их зовем, семей по пятнадцать останавливается. И там, и там живут, а теперь уж уехали.
— Вот мы на «сковородку» и пойдем, — решил Серебров, вставая.
— А где у вас палатка? — забеспокоилась женщина.
— Мы так, — ответил легкомысленно Серебров. — Шалаш, костер.
— Так уже нельзя, так уже холодно, — заметила женщина. — Поселяйтесь у нас, в
Лицо женщины осветилось улыбкой. Видно, они казались ей вовсе несмышленышами.
К тому времени, когда заурчал на реке мотор, Вера и Серебров уже знали, что женщину зовут Анна Ивановна Очкина, что она считается начальником пристани, а ее муж, Василий Иванович, бакенщик, что жить здесь хорошо, что отдохнуть можно «первостатейно». Никто еще не пожалел, выбрав для отдыха Синюю Гриву.
В берег ткнулась очень серьезная железная посудина со стационарным мотором и флагом на носу. Она была похожа на корабль, представляющий микроскопическую морскую державу. Из лодки вышел человек в выцветшей капитанской фуражке. Самым нарядным на морщинистом лице этого человека были седые толстые усы, и Серебров вспомнил, что его видел он ранним утром, когда они плыли вниз по реке.
— Они и есть зайцы? — строго и бескомпромиссно оглядывая Сереброва и Веру, сидящих у ополовиненной банки с молоком, спросил усатый Анну Ивановну.
— Они, — ответила Очкина. — Но они у нас будут жить, Василий Иванович. Они на теплоход не поедут.
— Мне капитан сказал: взять и посадить их в Совьем, — непримиримо стоял на своем усатый Василий Иванович, и уже дробно простучала о стлани цепь. Хотел он непременно отправить их.
— А вы не беспокойтесь, мы ведь живы-здоровы, — вмешался Серебров. — И мы не хотим ехать.
Василий Иванович не обратил внимания на его слова: вас, мол, не спрашивают, как скажет Анна Ивановна, так и будет. Анна Ивановна была не согласна с Василием Ивановичем.
— Так и передай, — закуривая папиросу, проговорила она, то ли пользуясь властью жены, то ли начальника пристани. Видно, Очкина была все-таки главной, потому что Василий Иванович послушался и ушел в бакенский домик что-то передавать по рации.
Скроенная по мужским меркам, не выпускающая изо рта беломорину, Очкина оказалась неправдоподобно заботливой. Она не только отвела им летнюю половину дома с широченной кроватью, но и принесла сапоги, телогрейки, какие-то рубахи.
— По лесу-то рвать сойдет, — сказала она и добавила: — Коли еще чего понадобится, не молчите, — и выдула изо рта целый клуб дыма. Серебров прозвал Анну Ивановну вместо Очкиной — Мамочкиной. Так они и именовали ее между собой.
Сереброву нравилась оглушающая тишина, безлюдная река, рубленый дом с капельками желтой, как мед, смолы на бревнах, с чистыми светлыми подоконниками, рамами с желобками, по которым бегали муравьи.
В первый вечер Вера ушла спать одновременно с Анной Ивановной. Очкин и Серебров еще долго сидели у костра. Серебров смотрел в огонь, слушал о том, что в давние времена синегривцы для ловли стерляди замешивали в тесто бабочек-поденок, вылетающих раз за лето.
— Первостатейным был клев, — сказал бакенщик, уходя в свою половину дома.