Сверхновая американская фантастика, 1995 № 3
Шрифт:
Тетчи повстречала татуированного в ночь, когда дикие собаки спустились с холмов. Она тихо ждала среди корней огромного корявого дерева, ждала, наблюдая, как обычно делала каждую ночь час или два, примостившись на поросшей мхом земле, для тепла закутавшись в пятнистый плащ и положив под голову мешок с пожитками. Листва еще зеленела, однако приближение зимы уже чувствовалось в ночном воздухе.
Дыхание клубилось вокруг татуированного, белое в лунном свете, как табачный дым из трубки. Он стоял чуть за кругом тени от кроны, скрываясь в тени одинокой каменной глыбы, делившей вершину холма с деревом Тетчи. Вид его был угрожающим — высокий и бледный, с длинными тонкими волосами цвета кости, стянутыми на затылке. Грудь его была обнажена, спираль татуировок расползалась по бледной коже словно рой насекомых над поясом кожаных штанов. Тетчи не умела читать, но смогла распознать в темно-синих знаках руны.
«Быть может, он пришел поговорить с отцом», — гадала она. Тетчи вжалась поглубже в свое гнездышко во мху. Для своих лет у нее было достаточно здравого смысла, чтобы не привлекать к себе внимания. Когда люди замечали ее, всегда случалось одно и то же. В лучшем случае ее дразнили, в худшем — избивали. Пришлось научиться прятаться. Теперь она стала частью ночи, отвернулась от солнца, обратилась к тьме. От солнца у Тетчи зудела кожа и слезились глаза. Оно отнимало силу у ее тела, движения становились не быстрее черепашьих.
Ночь была к ней добрее и оберегала Тетчи, как некогда делала ее мать. Благодаря их урокам, она давно выучилась оставаться незамеченной. Однако в эту ночь навыки не помогли ей.
Татуированный медленно поворачивал голову, пока взор его не обратился к ее убежищу.
— Я знаю, ты здесь, — сказал он. Голос его был глухой и раскатистый; он напоминал Тетчи рокот камней в подземных глубинах, примерно таким она представляла себе голос отца. — Выходи на видное место, троу.
Дрожа, Тетчи повиновалась. Она выпуталась из теплых пол своего плаща и неуклюже выбралась на залитую лунным светом вершину холма, переваливаясь на своих толстых коротких ножках. Татуированный возвышался над ней, так же, впрочем, как и большинство других людей. В ней было всего три с половиной фута роста, подошвы босых ног твердые, как камень. Кожа — землисто-серая; черты лица были широкими и квадратными, будто вытесанные из грубого камня. Платье простого покроя сидело на ее маленьком плотном теле мешком.
— Я не троу, — сказала она, стараясь, чтобы ее слова прозвучали смело.
Троу — высокие троллеподобные существа, вовсе непохожие на нее. Ей явно не хватало роста.
Татуированный разглядывал ее так долго, что Тетчи стало неуютно под его пристальным взглядом. Вдалеке, из-за двух холмов, раздался долгий заунывный вой, сперва одинокий, потом все новые и новые голоса псов подхватывали его.
— Ты всего лишь ребенок, — сказал наконец татуированный.
Тетчи покачала головой.
— Мне почти шестнадцать зим.
У большинства сверстниц уже было по одному, а то и по два своих малыша, мешающихся под ногами.
— Я имел ввиду, по меркам троу, — ответил татуированный.
— Но я же не…
— Троу. Я знаю. Я слышал твои слова. Но твоя кровь — кровь троу. Чья ты? Кто мать твоя, кто отец?
«Какое тебе до этого дело?» — хотела ответить Тетчи, но что-то в манерах татуированного помешало словам слететь с языка. Вместо этого она показала на темные очертания каменной глыбы, вздымавшейся над землей за его спиной.
— Его подловило солнце, — сказала она.
— А мать?
— Умерла.
— Во время родов?
Тетчи покачала головой.
— Нет, она… она прожила потом достаточно, чтобы…
Чтобы уберечь Тетчи от худшего, пока та была еще ребенком. Ханна Лиеф оберегала свою дочь от городского люда и прожила достаточно, чтобы однажды зимней ночью рассказать ей под вой ледяного ветра, пронизывающего худые дощатые стены их жилища-сарая за постоялым двором «Коттс Инн»: «Что бы они ни говорили тебе, Тетчи, какую бы ложь ты ни услышала, запомни что я тебе скажу: я пошла с твоим отцом по собственной воле».
Тетчи потерла глаза грубым кулачком.
— Мне было двенадцать, когда она умерла, — сказала она.
— И с тех пор ты живешь, — татуированный обвел ленивым движением руки дерево, глыбу, холмы, — здесь?
Тетчи медленно кивнула, гадая, к чему клонит татуированный.
— Что же ты ешь?
То, что удавалось собрать на холмах и в лесах, находящихся в низинах между ними; то, что получалось украсть с окружающих город ферм; то, что могла отрыть в куче отбросов за рыночной площадью в редкие ночи, когда отваживалась прокрасться в город. Но в этом она не захотела признаться, просто пожала плечами.
— Понятно, — сказал татуированный.
Вой диких собак все еще раздавался в ночи. Теперь они были ближе.
На постоялом дворе «Коттс Инн» тем же вечером на лице человека, называвшего себя Гэдриан, появилась кислая мина, когда он заметил трех мужчин направляющихся к его столику. К моменту, когда троица завершила свой проход через гостиную постоялого двора и подошла к нему, лицо его вновь стало безразличной маской. Купцы — решил он и был наполовину прав. Когда они представились, он узнал, что они к тому же занимали очень высокое положение в городе Берндейле.
Он безразлично изучал их из-под полуприкрытых век, пока онн грузно опускались на сиденья вокруг его столика, один объемистее другого. Самым крупным был мэр Берндейла; чуть менее ожиревший — глава городских гильдий; еще «помельче» — шериф города да и тот весил в полтора раза больше Гэдриана, хотя при этом был значительно ниже ростом. Шелковые жилетки, туго стягивающие их тучные животы, — в тон отделанным оборками рубашкам и штанам вскладку. Начищенные до ослепительного блеска сапоги — настоящей кожи, с замысловатыми тиснеными узорами. Двойные подбородки нависали над накрахмаленными воротничками; у шерифа в мочке левого уха сверкал бриллиант.