Сверхприключения сверхкосмонавта
Шрифт:
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
В комнату вошел отец, вероятно привлечённый звуками моего голоса. Продолжая расхаживать на руках по комнате, я говорил вслух:
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
– Что ты делаешь?
– вмешался в мою репетицию отец, с осторожностью приближаясь ко мне.
– Что делаю? Учу роль, - объяснил я, отходя от отца на руках дальше.
– Какую роль?
– спросил меня отец.
– У нас в классе снимают
– Фильм про моего сына?!
– переспросил сам себя отец.
– Это интересно. Покажи-ка мне свою роль.
Я подошёл к отцу на руках и, сделав стойку на левой руке, другой протянул ему сценарий. Отец вслух прочитал название сценария и сказал:
– Действительно, что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса?..
Он взял в руки сценарий и стал читать с интересом и, я бы сказал, с большим любопытством.
– Ты видишь, - обратился отец как бы к себе самому, - на него снимают сатиры, и он же снимается в главной роли. Играет самого себя. Непостижимо!..
– С этими словами он вышел из комнаты.
А я встал на ноги и сказал:
– Всё будет по-моему лет через двадцать пять. Неужели нельзя немного потерпеть?
– Но я не проживу двадцать пять лет, - сказал отец из столовой, - если и дальше в доме всё будет происходить так, как происходит сейчас.
Это было уже сентиментально, а я не имел права реагировать на сентиментальность. В это время в прихожей раздался шум.
"Кто-то из дядей приехал", - подумал я и вышел на балкон, так как у меня по расписанию был отдых.
На соседнем балконе в шезлонге сидел Колесников и что-то быстро-быстро писал в толстой общей тетради. Я кашлянул, чтобы Колесников не подумал, что я подсматриваю, а не просто так смотрю вокруг. Колесников-Вертишейкин сразу же оторвался от своей писанины и расплылся в улыбке, я бы сказал, не совсем умной.
– Вот, - сказал он, - заканчиваю воспоминание о тебе.
С этими словами он достал из стоявшего на балконе шкафчика ещё одну общую тетрадь. Я ещё тогда сразу подумал: "Не много ли этот Колесников навспоминал об эпизоде аттракционов, который был маленьким штришком в моей жизни, а у него уже две общие тетради?!" Но ничего похожего не сказал. Мне было интересно, как всё выглядело со стороны.
На первой странице рукой Колесникова было написано вот что: "В то памятное историческое утро Юрий Иванов вышел на свой балкон, что находится рядом с моим балконом".
– Ну, как?
– спросил меня Колесников, когда я прочитал всего лишь несколько строк его воспоминаний.
– Ничего, - сказал я, - чем хуже, тем лучше! Чем тяжелее, тем легче. Чем сложнее, тем проще!
– Это я понимаю, - сказал Колесников, который, как видно, уже привык к моим несколько странным выражениям мыслей.
– Я спрашиваю: ну, как мои воспоминания?
– переспросил он меня.
Я стал читать вслух:
– "Колесников, его воспоминания обо мне".
– Чтобы он сам уловил, что к чему, сказал при этом: - Сейчас, сейчас, я тебя покормлю твоими мемуарами.
– Перевернул страницу и начал читать дальше.
– Слушай, Иванов, - восхитился Колесников своей работой, - правда здорово?!
– Вот меня и смущает, что это слишком здорово для тебя. Не мог ты сам так написать. Тут есть какая-то антология какого-то таинственного случая, - усомнился я и добавил: - Нет, это, вообще-то, хорошо. Тут ты что-то ухватил во мне, особенно вот в этих словах: "Он великолепно сложен, силуэт благороден и завершен. Лаконичность, строгость,
– Я посмотрел на Колесникова рентгеноскопически.
– Но...
– покраснел Колесников, не выдерживая моего взгляда, но я это списал из одного журнала, - признался он.
– Это неважно, - не обиделся я на Колесникова за такое признание, - если это выражает какую-то во мне суть, тем более что ты признался. Но дальше?.. Что ты пишешь дальше?.. Ты начал, в общем-то правдоподобно, но дальше-то, Колесников, как ты дальше описываешь мой разговор с одноклассниками во дворе и в ЦПКиО. Я подчеркнул тут вот отдельные слова и выражения. Вот слушай, что я тут подчеркнул: "Пожалей свою теплоэлектроцентраль, короче ТЭЦ, одним словом, голову, - сказал Иванов Маслову..." Но когда это я говорил такие слова Маслову? Или: "Ты, Иванов, всех переплюньщик, - сказала Вера, глядя Иванову в лицо..." Ну когда и кто посмел бы мне сказать это, да ещё "глядя в лицо"? Или вот ты пишешь, что меня кто-то обозвал Хампьютером! Ну кто бы посмел меня назвать так в моем присутствии? Мне кажется, что это ты сам всё обо мне подобное думаешь, а приписываешь всё другим... Или ещё вот: "Беспокойная серость, - сказал Иванов". Не говорил я этого. "Тебе это вдомёк или нет?" Ну, что за выражение?! "Этот Иванов всё время что-то из себя соображает!.." Ну, тут хоть есть что-то... "всё время" и "соображает". Но я не помню, чтоб это кто-нибудь сказал... "Я сто первый раз вижу..." - "Сейчас увидишь в последний раз", - сказал Иванов". "Спрячься и сделай так, чтоб ты исчез и я тебя долго-долго не мог найти...
– сказал Иванов". Не говорил я этого! И вообще, Колесников, должен я тебе сказать, если ты сейчас такое пишешь, такую, с позволенья сказать, телегу катишь на меня, то что же ты будешь писать об этом историческом эпизоде через сорок лет? Я-то уж мог сам о себе всё что угодно понаписать, но разве я себе могу позволить?
– сказал я.
– А разве ты сам о себе что-нибудь пишешь?
– насторожился Колесников.
– Пишу не пишу, дело не в этом. Дело в том, что ты, Колесников, не знаешь, что такое мемуары и как они пишутся. Или я ошибаюсь?
Колесников согласился со мной, что он не знает, что такое мемуары, и тем более не знает, как они пишутся.
– Мемуары, - пояснил я, - это литературные записки, являющиеся воспоминаниями автора, рассказами очевидцев - понимаешь, очевидцев!
– о различных событиях личной и общественной жизни. Некоторые мемуары представляют собой ценный источник, позволяющий раскрыть обстоятельства, связанные с важнейшими историческими событиями. А какой же это ценный источник, если ты в своих мемуарах врёшь на каждом шагу! Возьми свою тетрадь и перепиши все, как было.
Не успел я сказать Колесникову, чтобы он вернулся к себе и переписал всю эту филькину грамоту, как в гостиной у нас раздался какой-то шум. Вернувшись к себе в комнату, я снова вложил свою роль старосты в заплечный пюпитр, встал на руки и только начал было репетировать, как в комнату вошёл отец с дядей Петей и с каким-то ещё неизвестным мужчиной.
– Привет, Юрий, - сказал дядя Петя, помахав мне рукой.
– Привет, дядя Петя, - сказал я и помахал ему ногой.
– Вот видите, - сказал гостям огорченный отец, - ходит всё время на руках.