Сверхприключения сверхкосмонавта
Шрифт:
И после этих слов весь класс хором в один голос произнёс на весь дом:
– Мы пришли заявить вам официально, что всё! Что хватит! Что довольно! Что наше терпение лопнуло!
– Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его доме! Уходите!
– сказала мама.
– Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите!
– крикнул отец.
– Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!..
– сказала мама.
– Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все проходите!
– сказал отец, - Ты собралась уходить?.. Сегодня
Отец с матерью спорили ещё некоторое время, пока мамин голос не произнёс решительно:
– Ваше счастье, что я ухожу!
– После этого входная дверь оглушительно хлопнула.
Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто не сидел. Стулья были в чехлах.
– Снять чехлы!
– скомандовал отец.
– А ты, Иванов, тоже заходи, - сказал Маслов, - у нас от тебя секретов нет, это у тебя есть от нас секреты!
Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.
Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши. Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвёртая октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который издаёт звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая) она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать, как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей комнаты крикнул голосом гипнотизёра:
– Выходи!
– Конечно, выйду, только подождите три минуты, - сказал я, открывая дверь.
– Почему три минуты?
– спросил Маслов.
Мне не хотелось при одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.
– Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы, - ответил я.
Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату, надел на ноги две щётки, включил магнитофон с плёнкой и заскользил по полу. Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под видом натирания пола. Сгрудившиеся у двери ребята смотрели на меня и бросали всякие реплики.
– А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.
– И поёт...
– Сорвал урок пения и поёт!
– Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и затанцевал.
Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с помощью танца, я снял с ног щётки, выключил магнитофон и в сопровождении ребят из нашего класса прошёл в папину комнату.
Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор. Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый смелый? Начинай!
– Евгений Александрович, - сказала она, - я скажу сразу без всяких предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас и протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно... Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!
Зайцев встал и сказал:
– Последняя версия - это вообще бред, а предпоследняя- это бред сумасшедшего. Предпоследняя - это с больной головы на здоровую.
– Да мы и сами, - сказала Вера Гранина, - от предпоследней версии отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней. Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз... Вы нас, конечно, извините за диагноз... У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы говорим, в общем... Люда, говори, что ты говорила...
– Я скажу вам прямо, как будущий врач, - сказала Люда Голованова.
– Я давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже "Историю болезни Ю.Иванова" завела для практики, конечно... Вот симптомы...
– Так, - сказал отец, - и какой же диагноз?
А Люда продолжала:
– ...записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера, плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: "пураближ", "ченеземпр", "чедоземпр" и так далее и тому подобное, в итоге получился... чок...
– Какой чок?
– переспросил отец.
– Ну, что он чокнутый... извините, конечно... а по-научному... псих...
– С приветом, в общем!
– сказал кто-то из ребят за моей спиной.
– А вы в детстве не болели нервными болезнями?
– спросила Вера моего отца.
– Нет, - сказал отец, печально глядя на меня.
– А ваш Юрий не болел?
– При мне не болел, - сказал отец, - но я часто и надолго уезжал в командировки... Я фининспектор... Может, он без меня болел?
– Иванов, - спросила меня Люда Голованова, - ты в детстве не болел детскими болезнями?
– Я никогда ничем не болел, - сказал я.
– Это тоже симптом, - сказала Голованова.
– Они всегда говорят, что они вполне здоровы....
– Кто они?
– спросил отец Голованову.
– Ну они...
– ответила Голованова.
– А я с этим диагнозом был тогда не согласен!
– сказал вдруг Зайцев.
– И сейчас тоже. По-моему, Иванов никакой не псих, а обыкновенный, рядовой гений... Он мне хоть и враг, я всё равно так про него скажу: он со мной три раза дрался...