Свет дьявола
Шрифт:
Портрет крымоскептика изначально близок портрету его противоположника. Крымоскептик тоже в детстве ездил в Крым, возможно, в «Артек», затем пил на ялтинской набережной портвейн из цистерны и в ту же ночь потерял девственность. Но прошло время, романтик разочаровался. С высоты сегодняшнего времени он увидел тяжелые изъяны Крыма: набережная – не та, еда – не та, климат тоже испортился. Такого крымоскептика, если он знаменит, используют турагенства кавказского направления для вербовки клиентов. Дело этим не ограничивается. Несовершенный крымский сервис, разрушенная курортная инфраструктура – только повод для мысли об исторической неверности и фальшивости Крыма, от потемкинских деревень до всесоюзной здравницы, от бандитов 1990-х до
Сверху вниз
Как посмотреть на Крым без предвзятого манихейства, пользуясь методом остранения, не подвергая память насилию и в то же время не отказываясь от нее? Крым по-прежнему остается «жемчужиной» местного значения, его обаяние почти не выходит за границы СНГ. В иностранном сознании Крым существует как расплывчатое пятно: кто-то слышал о Крымской войне как пробном шаре мировых войн, кто-то пил крымское шампанское, кто-то что-то читал о Ялте, о Чехове. Крым – лоскутное одеяло. Иностранная речь в Крыму слышится редко, на нее оглядываешься. В основном это польская речь. Небогатые молодые люди. Иногда немцы. Совсем редко слышится английская речь. Негусто. Иностранцы, с которыми я говорил о Крыме в Европе или Америке, представляют его себе на конце света – как туда добраться?
Между тем один час скрадывается благодаря разнице временных поясов, и в Ялту или Коктебель – если вылететь из Москвы с утра – можно приехать к обеду и предзакатные часы провести на пляже. До недавнего времени в Крым летали только советские самолеты, в которых удобно думать о преждевременной смерти. Теперь появляются альтернативные решения, и в Симферополь, случается, летишь на поношенном «Боинге». Сам полет – если безоблачно и сидишь у окна – прямолинейное бегство из лесов в степные вольные юга. На подлете к аэропорту зачерпываешь взглядом неожиданное серебро моря, которое не видится внизу, и видишь землю ярко-баклажанного цвета.
Из-за своей изношенной формы пограничники Симферополя выглядели дезертирами Советской Армии. Теперь их американизированные мундиры (особенно темно-зеленые широкополые техасские шляпы на пограничницах) становятся первыми встречающими тебя знаками украинских намерений потесниться к Западу. Впрочем, эти первые знаки в Крыму могут оказаться и последними. Если у тебя есть лишние доллары, можно, минуя толпу, отправиться в VIP-зал аэропорта (предварительно созвонившись). Опустившись в мягкие кресла под звук каблуков высоконогих официанток, бросившихся принести тебе местное пиво, ловишь носом из форточки запах вечнозеленых кустов (они в твоей молодости, впрочем, почему-то пахли куда более впечатляюще), чувствуя первое курортное расслабление.
Симферополь
В Крыму побывали все, от Гомера до Моцарта и немецких фашистов. Но было бы опрометчиво взять машину и поехать осматривать Симферополь. Иначе – тягостное разочарование. Симферополь (по шкале воображаемого путеводителя: минус ***) на редкость безобразен. Административная изнанка Крыма, негатив крымских красот. Скопище дешевой советской архитектуры, уставшей стоять на ветрах и под солнцем, может быть удачной кинодекорацией той «бездарной страны», о которой еще в год революции пел Вертинский. Архитектурный Симферополь – скелет бюрократии, шмыгающей по длинным коридорам Совета министров автономной республики. Ни зелень садов, ни веселые лица симферопольских студентов не скрашивают бренности существования. Случай привел меня в большую симферопольскую больницу навестить больного. Это было травматологическое отделение, где все лежали в тесных палатах с высоко поднятыми сломанными ногами. Сосущие взгляды выздоравливающих больных на костылях, курящих на лестницах, запахи больничной кухни и морга… Не ломайте ног в Симферополе!
Искусственные цветочки
Все дороги в Крыму ведут в море. В машине можно заранее надеть плавки. В сторону Феодосии? Не лучшее шоссе, не правительственное, как дорога на Ялту, но можно доехать, если не разобьешься. На обочинах по всей трассе стоят, тесня друг друга, кресты с искусственными цветочками, палеными шинами, овальными фотографиями жертв: они разбились, сгорели в лобовом столкновении, пьяные или трезвые – таксисты, жадные до денег, везли их как курортный хлам.
Поначалу едешь в индусском варианте вечного пригорода: мелькают куры, сидящие на корточках мужчины, кладбища, бензоколонки, белые мазанки с синими рамами. Далее – религиозные новшества: придорожное соревнование внушительных христианских перекладин и мечетей. Каждый заявляет о своей единственной истине. На бетонных балках, стенах недостроенных домов попадаются политические выкрики промосковского толка. Правда, на выезде из Симферополя я увидел кучку людей с выгоревшими оранжевыми флагами – они выглядели как злоумышленники: крымская действительность оттеснила их за кювет.
После растянутого Белогорска дорога веселеет. Преображение внезапно. О чем-то задумаешься, как вдруг, посмотрев в окно машины, видишь, что за тебя взялись горы и долины. Природа превращается в пространство обещаний. За поворотом готов блеснуть рукав Амазонки, вот-вот появится туча слонов. Но, раскрывшись, природа скромно складывается в лесной перевал, где растут грибы и белые колокольчики, а затем следует поселок Старый Крым, включающий в себя невидимое глазу цветущее татарское прошлое, хрустящий половицами мелкий музей Александра Грина и бывшую столицу советских туберкулезников, обозначенную разрушенными заборами санаториев. Начинаются виноградники и степи. В конце концов стокилометровая дорога предлагает нехитрый выбор: налево – Феодосия; направо – коктебельский пляж. На развилке съезд милицейских машин, стерегущих татар. Время от времени здесь возникает татарский табор. Эти люди хотят присвоить себе Тихую бухту – гордость Коктебеля. Почему-то им ее не дают.
Айвазовский
Феодосия – это вам не Симферополь. У нее, по крайней мере, фирменные серебристые тополя. Местные жители ходят по Итальянской улице с загорелыми, но почему-то чахлыми лицами. Они, как правило, грубы и пугливы. А этот маленький человек с тщеславным усатым лицом – тонкая загадка человеческой природы. Он осчастливил Феодосию железной дорогой, галереей девятых валов и кораблекрушений. Картины висят в его собственном полудворце, находящемся в аварийном состоянии. Айвазовский куда более примитивен, чем Пиросмани. Основатель китча неотразим: его классическое ремесло и придворный конформизм обеспечили ему вечную дружбу мирового снобизма, которое изнывает от желания приобщиться к его шедеврам хотя бы в репродукциях. Снобы видят в морском примитивизме бескрайние горизонты человеческой ограниченности.
Из Крыма, как из пыльного ковра, выбили всю историю. Мне попался рисунок средневековой Феодосии: прибрежный город, похожий на итальянский. Он совершенно не сохранился. История так отутюжила Крым, что остались черепки и обломки. Воспоминания о воспоминаниях. Есть, правда, Херсонес. С несколькими колоннами. Я пробую представить себе, как князь Владимир здесь крестился. В греческом городе. Приехал в греческий город, где стоят языческие храмы, цветут маки, и крестился… Наслушавшись о том, что Феодосии больше двух тысяч пятисот лет, нужно сразу стереть это знание, зато виллы, особенно табачника Стамболи, – материальное доказательство утраченного будущего.
После ухода белых в Феодосии собрали всех недобитых поваров, прочих слуг и – расстреляли восемнадцать тысяч человек. Это больше, чем польских офицеров в Катыни. Но мы – удивительный народ, забывающий о собственном уничтожении. Прислуге только теперь поставили памятник как жертвам красного террора, однако в последний момент из осторожности выбросили слово «красный».
Феодосия – не только порт, но и климатическая развязка. Полупустыня начинается уже в ее восточных пригородах и тянется до Керчи. Но если развернуться и поехать в сторону Коктебеля, Крым быстро превращается в волошинские пейзажи цветущего края.