Свет и сумрак. Рассвет Обреченных
Шрифт:
Глава 5
Всю ночь Арн бежал не знаю куда, не зная зачем и не понимая почему это все случилось именно с ним. Он не понимал, как в один миг можно лишиться всего, что имеешь. Слезы текли градом, а сердце разрывалось от безысходности. Живя в ужасной нищете, постигая все прелести портового района и вдыхая каждый день приевшийся запах тухлой рыбы и помоев, он не думал, что его существование может стать ещё намного хуже. Имея дом, еду и крышу над головой, предыдущая жизнь теперь казалась вовсе не такой уж и безрадостной. Ветер качнул старую деревянную вывеску на одном из промелькнувших домов и Арн обернулся. Пахло едким запахом костра. Издали все еще можно было разглядеть, как в портовом районе вдалеке клубился поднимающийся дым, томными черными кудрями уходящий куда-то на восток.
Зацепившись рукой за широкую ветку, стоящего неподалеку ясеня, Арн подтянулся и уселся на суку. Ему не хотелось, но он не переставал смотреть, как разросшиеся языки пламени пожирали остатки его дома. Они убили ее! Его мать была ни в чем не виновата и никому не сделала плохого. Она умерла только из-за того, что не смогла предать. Его отец теперь в тюрьме и скорей всего его ждет суд и виселица. Что теперь делать ему, когда никого нет? Как выжить совсем одному, без дома и родителей. Все это случилось, просто потому что его отец оказался ни тем за кого себя выдавал. По крайне мере перед ним. Как он мог так поступить с ними? Он погубил их всех…
– Зачем ты вообще был у меня? – Арн, крикнул в темноту и спрыгнув с дерева, чтобы снова скрыться в темноте.
Ноги несли его в неизвестность, он останавливался, орал в пустоту, плакал, смеялся, заходился слезами, колотил скамейку и катался по сырой земле на аллее возле цветочного парка, затем вставал и снова повторял все снова и снова. Вскоре начало светать и гнев сменился пустотой и отчаянием. Силы покидали его. Вместо не успокаивающегося жара и бешеной агонии в нем появлялась туманная апатия и дрожь, волнами сотрясающая его подсознание. Спасаясь от того, чтобы не сгореть в подожжённом доме, он совсем не подумал о том, что выбежал из него лишь в свитере и штанах. Медленно и постепенно он начинал замерзать.
Арну очень хотелось вернуться обратно и убедиться, что ему все это не приснилось. Поверить в то, что все это дурацкий страшный сон и скоро он все-таки проснется. Всю ночь он отрицал и пытался не верить своим воспоминаниям и той страшной правде, которую пытался принять его разум. Но сколько бы он раз не залезал на дерево или не подходил к краю холма, Арн всегда видел дым. Густой темный дым, заволакивающей все надежды и мечты о том, что все случившееся неправда.
Руки и ноги все больше коченели, заставляя его все сильнее вжаться в собственное тело. Дрожа от холода, он перебирал всех кого знал, кто бы мог его приютить хотя бы на пару часов, чтобы согреться. У его друга Лема, очень строгие родители и вряд ли они разрешат ему посидеть у очага даже несколько минут. Другое дело мамина кузина Сара. Она всегда была добра к ним и к тому же живет в другом конце города. Однажды она принесла ему пряник с изюмом и топленным молоком. Но вправе ли он идти на такой же риск, как и его отец, придя к ней домой. Что если стража проверит и не обнаружит в сгоревшем доме его останков. Тогда они могут появиться и на пороге ее дома и произойдет все тоже самое. Нет! Так поступить он не мог. Он скорее умрет, как его мать, но не предаст никого.
Оставалось только одно место, где его не будут искать, и он хоть как-то сможет согреться от промозглых порывов ветра, пробирающегося в рукава и ласкающего ледяными языками все его тело. Конура старого Гона – бродячей собаки, которую они дразнили однажды с Лемом, гуляя возле мостовой, вблизи городской свалки. Тогда ему повезло, и он успел забраться на дерево, а вот его друга Гон укусил так, что тот ещё долго не мог садиться на пятую точку.
Будка представляла из себя старый дряхлый никому не нужный маленький собачий домик, сбитый из ветхих прогнивших досок. Кто-то ее выкинул, а Гону она пришлась по душе и в ней появился постоялец. Владелец мясной лавки, находящейся неподалеку, был не против такого соседа и периодически подкармливал его костями, а тот в свою очередь патрулировал территорию и отпугивал не прошенных гостей в ночное время.
Бросив камень по крыши будки, Арн убедился, что Гона сейчас в ней нет. Наверняка обхаживает свою территорию и метит каждый куст, подумал мальчик. Но время для размышлений могло закончиться в любую секунду, стоило лишь огромной собаки появится и почуять, что на его жилище претендует кто-то еще. Арн со всех ног пустился галопом и преодолел необходимое расстояние всего за несколько мгновений. Но приближаясь к конуре понял, что проникнуть в нее это лишь самое малое на его пути. Рано или поздно вернется истинный хозяин и тогда ему сладко не покажется. Но сейчас это для него не имело никакого значения. Он уже почти не чувствовал конечностей.
Схватив один из старых выкинутых деревянных щитов на свалке, мальчик подтянул его к будке. Затем залез в нее и закрыл им проход. Снова вжавшись в свое тело, он скрестил руки и подобрал ноги под себя. Конура оказалось двойной и удивительно теплой, хотя с виду таковой совсем не казалась. Наверно поэтому Гон не подпускал никого к ней и рычал только едва чувствовал опасность. Понемногу Арн начинал ощущать, как согревается каждая его косточка. Он потер руки и подышал на ладони оставшейся теплотой своего тела. Ледяные покалывания, сверлящие все его конечности, начинали отступать. Облокотившись на заднюю стенку, его тело наконец смогло расслабиться. Веки стали тяжелеть и опускаться на глаза.
*****
Проснувшись в полной темноте деревянного собачьего дома, Арн понятия не имел сколько прошло с того момента, когда он заснул и какое сейчас время суток. Но одно было очевидно – Гон вернулся. Будка ходила ходуном, а свирепый лай доносился отовсюду. Пес был просто в бешенстве от такой наглости. С пеной у рта он рычал и пытался забраться во внутрь, лаял, скулил и оббегал конуру то почасовой стрелки, то против. Иногда все это прекращалась и он, становясь лапами на крышу, завывал, словно изголодавшийся волк, а затем снова пытался разгрызть деревянный поддон. В проломленной щели то и дело показывалось острые зубы с хищным оскалом. Рычание было так пугающе близко, что Арн не знал, куда ему деться и от страха затыкал уши ладонями. Смерть, так рьяно преследовавшая его со вчерашнего дня, сдерживалась всего какой-то дряхлой прогнившей доской. Гон не унимался, и его голова продвинулась ещё на пару дюймов внутрь будки. У Арна по телу пробежала истерическая дрожь, сковавшая тяжелыми цепями его сердце. Он закрыл глаза и медленно не оглядываясь отполз в дальнюю часть конуры.
Сна, конечно, больше не было ни в одном глазу. И хоть разозленный Гон не мог больше совладать с преградой и продвинуться ни на дюйм, все же он никак не унимался и его громкий лай сотрясал окрестности ещё больше двух с половиной часов, пока наконец не стал слабеть и утихать. Ещё через час стали угасать и силы.
Гон досадно сел напротив входа, со вздрагиванием смотря на непреступный барьер. Когда он начал скулить, Арну стало даже немного жалко лохматого, но он понимал, что если он откинет поддон и впустит его погреться, то его глаза уже не будут такие жалостливые и горестные, они тут же превратятся в бешенные и остервенелые. Он не хотел выгонять его из собственного дома, но, если бы он этого не сделал, уже к вечеру его бы нашли окоченелым в каком-нибудь сугробе. Выбор оказался очевидным, хоть и до ужаса неприятным. Чем больше он находился в собачьей конуре, тем лучше понимал всю несправедливость этого мира.
Рано или поздно Гон должен был сдаться и уйти. Найти себе новый дом под каким-нибудь крыльцом или пробраться в чей-то сарай. Но собака сидела до последнего. Только тогда, когда ее тело полностью покрылось падающим снегом, Гон все же ушел. Арн тяжело вздохнул и по удобнее улёгся внутри своего нового места жительства.
Через прорезь в будке он видел, как солнце село и наступила ночь. Еще больше вжавшись в себя, он снова заснул. Несколько раз Арн просыпался от того, что кто-то рычал и одновременно скулил прямо за деревянным щитом.