«Свет ты наш, Верховина…»
Шрифт:
Мы с Ружаной ускорили шаг. Улица в этом месте делала изгиб, открыв перед нами пустырь, примыкающий к дому Свиды. И то, что мы увидели, было таким диким, бессмысленным, что первой пришедшей мыслью было: уж не мерещится ли мне все это в ночном кошмаре?
Посредине пустыря дымно и бесшумно горел огромный костер, освещая дома, пустырь и собравшуюся молчаливую толпу. У костра суетилось с десяток пьяных молодчиков мадьяронов. Невдалеке стояло несколько фургонов. Одни уже были пусты, а из других все еще продолжали лететь книги. Было слышно, как трещали их переплеты, шелестели и рвались страницы. Пьяные молодчики
Жгли книги… Как стая встревоженных птиц, летали над нами куски бумажного пепла. Расстилался дым. Он был лишь тенью страшной черной тучи, нависшей над лесистыми Карпатами…
50
Пока в Мукачеве, Берегове, Ужгороде «трудились» «комиссии по оправданию», пока кровавый хортиевский гребешок пытался все тут причесать на свой лад, в волошинской части края сечевики готовили выборы в сейм.
Еще в канун выборной кампании гитлеровский консул в Хусте Гофман пригласил к себе пана превелебного Новака. Новак был вхож к консулу запросто и часто проводил у него свободные вечера за откровенной беседой.
Августин Волошин знал об этой дружбе и относился к ней ревниво. Иногда им даже овладевали подозрения: не ведет ли Новак интригу против него, Волошина, чтобы самому занять пост премьера? Но эти подозрения были лишены оснований. Новак даже и не думал претендовать на пост премьера.
— Мой высокочтимый друг, — обратился Гофман к Новаку, — я дипломат, и это обстоятельство несколько вынуждает меня держаться на дипломатической ноге с уважаемым господином Волошиным. Но с вами мне незачем прибегать к этому. Мы друзья, а дружба не нуждается в дипломатии… Так вот, я хотел вам сказать без обиняков. У моего фюрера нет никакого сомнения, что в сейм пройдут люди достойные и преданные нашей общей идее. Но одно дело голоса избирателей, а другое — их подлинное умонастроение!.. Не будем закрывать глаза: пока что эти умонастроения далеки от идеала. И если партии господина премьера не удастся повернуть их резко в свою сторону, то вряд ли ваш край сможет претендовать на ту роль, которую предназначает ему в своих планах мой фюрер.
— Иными словами, вы будете искать более твердую руку, чем рука Волошина?
— Совершенно верно, — подтвердил Гофман.
— И вспомните, — продолжал Новак, — о притязаниях регента Хорти на всю Подкарпатскую Русь?
— Не будем уточнять, — увернулся от прямого ответа Гофман. — Во всяком случае, это как раз то, о чем я хотел сказать вам лично и о чем следует помнить всем членам кабинета.
— Вы хотите, чтобы я им напомнил об этом? — спросил Новак.
Гофман кивнул головой.
— А теперь позвольте сказать мне свое слово, — после молчания произнес Новак.
— Извольте, я слушаю вас.
— Мне думается, что ваши опасения несколько преувеличены, мой друг. Да, тут было всегда сильным влияние коммунистов, но самостоятельная Карпатская Украина и объединение всех украинских земель в единую державу должны открыть для нас души и умы людей. После религии я не знаю силы более могучей, чем национализм. Ведь вы не станете отрицать,
Гофман улыбнулся.
— Мне ничего не остается делать, как склониться перед вашим мудрым примером и пожелать вам успеха. Но прошу вас не забывать и о том, о чем я сказал вначале.
Для волошинцев наступили горячие дни. Сам Новак редко теперь бывал в Хусте. Он носился по селам, созывал сборы, ораторствовал, убеждал, а кое-где и грозил. Но, занятый выборами в сейм, Новак продолжал пристально следить за всем, что происходило в городах, занятых хортиевцами. Впрочем, это не совсем точное слово — следил. Он тайно помогал оккупантам сведениями, рекомендовал им надежных людей, многие его клевреты состояли на службе в тайной полиции Хорти.
Выборы прошли двенадцатого марта. И как ни пытались скрыть от консула Гофмана их подлинные результаты, как ни расписывал перед ним Августин Волошин единство избирателей, спокойствие и порядок, как ни закатывались под очками к небу лисьи глазки премьера, Гофман уже знал, сколько тысяч фальшивых бюллетеней опустили в урны сами сечевики, в каких селах им пришлось применить силу, чтобы согнать людей к урнам. Он уже знал, что двадцать пять тысяч голосов было открыто подано против волошинцев, а свыше пятидесяти тысяч избирателей не участвовало в голосовании. Словом, он знал, что пану Волошину похвастать нечем, но, насупив брови, молчал.
В Хуст, на первое заседание избранного сейма, съехались депутаты. У Волошина было приподнятое настроение: дело в том, что накануне ночью президент Чехословацкой республики Гаха подписал в Берлине соглашение, по которому признавался протекторат Германии над Чехией и Моравией. Республики больше не существовало, и это намного облегчало дело с провозглашением самостоятельности.
Сейм начал свою работу. Но только успел он торжественно провозгласить самостоятельность «Карпатской Украины» — еще гремели в зале аплодисменты, — как пронесся слух, что одновременно с немецкими войсками, двинувшимися занимать Чехию и Моравию, хортиевские войска, разобрав проволочные заграждения на границе, начали оккупацию «Карпатской Украины».
В зале поднялась паника. Волошин бросился в консульство, к Гофману. Он бежал так быстро, что его секретарь и историограф Дулович едва поспевал за ним.
— Пане министр, шубу!.. Вы забыли надеть шубу! — кричал Дулович, волоча тяжелую шубу премьера.
…Слуга Гофмана преградил дорогу Волошину.
— Господина консула нет дома.
Волошин отстранил слугу и ворвался в кабинет.
Гофман с выражением досады на лице встал навстречу Волошину. Консул был в халате и домашних туфлях.
— Господин консул, — произнес Волошин, — я позволил явиться к вам… Объясните — что это все означает?
— Что именно? — вежливо спросил Гофман.
— Разве вы не знаете, — выкрикнул Волошин, — что венгерские войска перешли границу и продвигаются к Хусту?
— Ах, это… — протянул Гофман. — Ничего особенного.
— Так остановите их!
— Зачем? — пожал плечами консул. — Я убежден, что адмирал Хорти более успешно справится с тем, с чем не могли справиться вы. Наш общий друг святой отец Новак уже согласился с этим, следует с этим согласиться и вам.