Свет в ладонях

Остапенко Юлия Владимировна

И на мгновение ему стало страшно тоже.

– Стойте, – сказал он, хотя они и так стояли посреди ворчливой толпы, всё энергичней суетившейся вокруг них. – Стойте, ваше… моя госпожа, – осёкся он, перехватив её взгляд. – Нам нельзя туда… ко мне. Нужно найти другое место.

– Я думала, вы вывезете меня из города, – сказала Женевьев, всё так же пытливо и настороженно глядя ему в лицо.

Джонатан забормотал:

– Это так, но… У меня совсем нет денег… я имею в виду, с собой… У вас ведь нет денег на дилижанс? Ну, я так и подумал, – сказал он, когда принцесса в недоумении покачала головой. – Пешком вы не уйдёте далеко, и если вас хватятся… а вас, должно быть, уже хватились… Словом, вам нужно сесть на

дилижанс или на поезд, на билет нужны деньги, а они у меня дома, а домой ко мне сейчас нельзя.

– Почему? – спросила принцесса, и Джонатан с огромным трудом удержал вздох полнейшего отчаяния, потому что и сам только теперь осознал ответ на этот простой вопрос – почему.

Он был послан в дозор у королевской спальни вместе с лейтенантами Уго и Шнейлем. Уго и Шнейль мертвы, и король мёртв, и его камердинер с лекарем, а также две придворные дамы – семь трупов в крови, в дыму и со следами пороха. И единственный, чьего тела там нет, – это он, младший лейтенант Джонатан ле-Брейдис.

Вывод очевиден даже для тех, кто не знал, что принцесса Женевьев вернулась в Сишэ этой ночью. Так что как только явится утренний караул – а это произошло как раз в шесть утра, когда они выходили из дворца, – Джонатана тут же начнут разыскивать. И отчего-то он сомневался, что в его версию произошедшего с лёгкостью поверят. Разве что если принцесса…

Но ладно, это потом. Принцесса – вот она, а он, какникак, её лейб-гвардеец. Сперва надлежит подумать о ней, и уже потом – о себе.

Джонатан запоздало окинул взглядом себя и её. Крови, по счастью, на них не было – только немного у Женевьев на подоле платья, но это вполне могла быть и засохшая грязь, они ведь несколько кварталов отшагали пешком. У Джонатана манжет сорочки почернел от копоти, но под рукавом мундира его не было видно. И ещё он помнил, как выстрелом ему опалило лицо, но, кажется, со стороны это заметно не было, иначе Женевьев бы ему сказала. Пожалуй, в таком виде они вполне могли заявиться в гостиницу.

– Пойдёмте, – решительно сказал Джонатан, беря принцессу под локоть и увлекая её в направлении, противоположном тому, куда они шли только что. Принцесса вздрогнула и попыталась отпрянуть от его руки, но в возбуждении от своей новой идеи Джонатан этого не заметил. Тем более что через несколько шагов мимо них с грохотом пронёсся кэб, и Женевьев сама в испуге прижалась к своему лейб-гвардейцу, едва успев отскочить с мостовой к тротуару.

– Ноги берегите. Могут и переехать, – предупредил Джонатан, и она посмотрела на него в немом недоумении, как будто совершенно не понимая, о чём он говорит.

В гостинице «Бравый вояка» он жил когда-то давно, в первые дни своего пребывания в столице, а потом перебрался в место получше. Тем не менее она была хороша уже тем, что там охотно селили в долг, тем более когда речь шла о молодой даме, чей не менее молодой спутник, краснея, сбивчиво пообещал донести плату в течение дня. Поскольку прелестная девица осталась в гостинице в качестве залога, хозяин сомневаться в чистоте помыслов юноши не стал и, елейно улыбнувшись, отвёл постояльцам комнатку в бельэтаже. Джонатан проводил принцессу туда, велел ей отдыхать и дожидаться его, и, едва она успела устало опуститься на стул, выбежал из гостиницы наружу.

Вот теперь наступил момент полного и окончательного прозрения. Настолько полного, что Джонатан даже не стал останавливаться у первого же фонаря и в бешенстве бить по нему кулаком. Это только задержало бы его, а выходов из положения не прибавило бы ничуть.

По-хорошему говоря, по совести, по Уставу, он должен был тотчас отправиться к капитану Рору и доложить обо всём случившемся. Но это значило бы сообщить ему о появлении и последующем бегстве принцессы – потому что, во-первых, лейтенант ле-Брейдис не имел обыкновения лгать при докладе,

а во-вторых, иначе невозможно было объяснить, почему Джонатан ждал до утра и покинул Сишэ, никому ничего не сказав. Это выставляло его в дурном свете; кроме того, сам факт, что ему удалось остаться живым и невредимым в этой дикой бойне, выглядел более чем подозрительно. В бойнях выживают либо убийцы, либо герои – и хотя Джонатан, не покривив душой, мог признаться в собственном героизме, однако лишь принцесса могла свидетельствовать, что он не лжёт. А она настаивала – и повторила это, когда он уходил, – что о ней никто не должен знать во дворце, никто. «Иначе, – сказала она, глядя на Джонатана своими большими неподвижными глазами, – они меня всё же убьют».

И она, скорее всего, знала, о чём говорит. Ибо всё, что случилось в спальне её отца, было покушением на принцессу – именно на принцессу, а не на чуть живого, впавшего в полную немощь и без того вот-вот готового дух испустить короля.

Так что она была сейчас в его власти, эта наследная принцесса в грязном плаще и с запылёнными волосами, – во власти младшего лейтенанта ле-Брейдиса и под его опекой. А он всегда мечтал служить своему монарху, мечтал спасти своего монарха, мечтал умереть во имя своего монарха – и сейчас обрёл замечательную возможность это сделать.

Между буквой Устава и его духом Джонатан, почти не колеблясь, выбрал дух.

Поэтому он не стал возвращаться в Сишэ, и в свою съёмную квартирку на улице Хризантем – тоже, потому что это было бы равносильно добровольной сдаче под арест. Однако ему нужны были деньги, и ещё ему нужно было узнать расписание дилижансов. Вышагивая по мостовой, он рассудил, что лучше выждать немного, хотя бы до полудня, когда спадёт основная волна въезжающих и выезжающих из города. Он сам потом не мог понять, с чего ему взбрела в голову эта в высшей степени неподходящая мысль. Должно быть, её породило то, что его подопечная была какникак принцессой, и он просто не мог представить её втискивающейся в дилижанс среди галдящих и бранящихся пассажиров с саквояжами, огромными чемоданами и клетками с канарейками. Может быть, подумал тогда Джонатан, удастся нанять для неё кэб. Хотя нет, кучер кэба может запомнить одинокую пару, покидающую город. А кучеру дилижанса хоть столбик золотом выставь – не вспомнит ни одного из десятков лиц, что мельтешат перед ним целый день.

Но так или иначе, первым делом следовало раздобыть денег. Джонатан свернул на улицу Сорок девятого года и постучался в дверь дома номер четыре.

– Господин Ростан! Эй, господин Ростан! Доброе утро, я вас не разбудил?

Господин Ростан поприветствовал его потоком площадной брани, а госпожа Ростан выразила своё удовольствие, высунув в окно и опрокинув вверх дном ночной горшок. Джонатан ловко увернулся от низвергнувшегося потока нечистот и крикнул:

– А господин Хельм уже встал?

– Нету твоего Хельма! – заревел господин Ростан, гневно потрясая помпоном ночного колпака. – Всю ночь шлялся хрен знает где, а и придёт – не пущу на порог! Пьянствует и дебоширит ночи напролёт, а за квартиру не платит четвёртый месяц! Выгоню к чертям собачьим, пусть в канаве ночует!

– Благодарю, всего вам доброго, простите, что побеспокоил, – сказал Джонатан и пошёл дальше.

Неподалёку была улица Генерала Ламбота, и туда он тоже зашёл. Господин Наталь оказался приветливее господина Ростана, а сержант Гросс, в отличие от младшего лейтенанта Хельма, был дома, но только недавно пришёл и, пожаловавшись на недомогание, лёг вздремнуть. Дремал он так крепко, что Джонатану, который всё же поднялся к нему в спальню, не удалось растолкать его никакими силами. Впрочем, судя по двум мятым бумажкам и жалкой горсточке меди, любовно собранной столбиком на столе, Гросс мало помог бы Джонатану в его затруднении, даже если бы был более трезв.