Свет в оазисе
Шрифт:
– Простите, сеньор, можно ли поинтересоваться, откуда у вас это кольцо?
– Что?
– удивился Алонсо, очнувшись от своих размышлений и впервые обратив внимание на продавца. Им оказался смуглый, пожилой цыган.
– Я имею в виду вот это кольцо с печаткой, - цыган кивнул на безымянный палец правой руки Алонсо, оправленный в перстень с печаткой в форме черепахи.
– Почему вы об этом спрашиваете?
– удивился Алонсо.
– Извините, если я влез не в свое дело. Но, кажется, я знаю человека, который делает такие кольца. И я так же знаю, что он никогда их
– Нет, вы ошибаетесь, - вежливо ответил Алонсо.
– Вы никак не можете знать ювелира, изготовившего этот перстень, так как он был сделан лет восемьдесят-девяносто тому назад.
– Странное совпадение, - пожал плечами зеленщик.
– Может быть, это у них семейное.
– Семейное?
– встрепенулся Алонсо.
– Как же зовут вашего знакомого?
– Пако Эль-Рей.
– Эль-Рей? Возможно ли? Сколько ему лет?
– Около двадцати пяти или чуть больше.
– Вероятно, это внук Франсиско Эль-Рея, который сделал перстень!
– воскликнул Алонсо, не веря своей удаче.
– Тем более, что у них одинаковые имена... Я как раз разыскиваю потомков Эль-Рея. Вы случайно не знаете, как его можно найти?
– Знаю, сеньор. Это совсем несложно. Раньше их табор располагался возле Альхамы, но перед самым падением Гранады власти потребовали, чтобы они ушли. Теперь они стоят недалеко отсюда, возле южного входа в Бургос.
Бургос и Кордова находились в противоположных направлениях от Мадрида. Алонсо, изрядно утомленный разъездами, решил отложить на несколько дней поиски таинственного Пако. Поблагодарив зеленщика, довольный "книгоноша" вернулся в Кордову и рассказал Ибрагиму о своем открытии.
– И когда же ты поедешь в Бургос?
– дед не скрывал радости и любопытства.
– Мне уже не терпится узнать, что скажет тебе внук Франсиско. Ведь если он делает такие же перстни, совпадение фамилий, имен и цыганского происхождения не может быть случайным.
– Сначала в Саламанку, - решил Алонсо.
– Мать Мануэля, наверняка, осведомлена о возвращении Колона. Об этом уже знают все. Надо поскорее сообщить ей, что сын остался на Эспаньоле, и передать ей письмо и его заметки. Потом поеду искать цыган. Не беспокойся, дед. Как только узнаю что-нибудь, расскажу тебе.
В Саламанку Алонсо приехал под вечер. На этот раз останавливаться в гостинице не пришлось. Теперь у Алонсо Гарделя в "золотом городе" был собственный дом. Наутро он зашел к Небрихе, которого на месте не оказалось, потолковал с его работниками, и они объяснили ему, как ехать в Лас Вильяс. К полудню он уже нашел Каса де Фуэнтес, небольшой замок с башенкой, въехал через ворота ограды, которые почему-то оказались открытыми, спешился, привязал коня к дереву и дернул за веревку колокольчика.
Дверь открыл слуга средних лет.
– Что вам угодно, сеньор?
– спросил он с заметным леонским акцентом.
– Я хотел бы повидать донью Росарио. Меня зовут Алонсо Гардель, и у меня есть для нее вести от ее сына.
– О!
– воскликнул леонец, - вести от дона Мануэля!
– выкрикнул он, удаляясь вглубь замка.
– Боже, что ты говоришь, Эмилио?!
– раздался женский голос, и навстречу слуге выбежала, всплеснув руками, высокая хозяйка замка.
– Вот, сеньор Гардель, - начал объяснять Эмилио, но она его уже не слушала.
– Вы Алонсо!
– радостно воскликнула она.
– Манолито так много о вас рассказывал! Не стойте на пороге, входите в дом!
Алонсо, не шевелясь и почти не дыша, смотрел на нее и не верил своим глазам.
– Что с вами? Вам нездоровится?
– заботливо спросила Росарио.
– Эмилио, позови Пепе! Нашему гостю может понадобиться помощь!
Алонсо молчал, не в силах вымолвить ни слова.
Состарившаяся лет на двадцать пять, располневшая, с легкими лапками морщинок вокруг изящно очерченных губ, с отдельными серебряными ниточками посреди ниспадающей лавы черных кудрей, обрамляющих неправдоподобно синие глаза, перед Алонсо стояла женщина, давно и прочно поселившаяся в его снах, - его прекрасная дама из медальона.
Глава 11
–
Угасает господское лето,
Полный круг завершает печаль.
Мне не робкого мальчика жаль,
А влюбленное сердце поэта.
Бланш Ла-Сурс
Ошеломление было настолько велико, а чувства - настолько противоречивы, что разбираться со всем этим просто не было времени. Хозяйка смотрела, широко раскрыв глаза. Когда-то, увидев это лицо на крошечном портрете в медальоне, Алонсо сказал, что художник придал ее глазам слишком много синевы при таких черных волосах. Как оказалось, тот ничего не приукрасил, скорее даже, напротив, - не сумел в полной мере выразить всей подкупающей открытости этого взгляда.
Надо было прекратить стоять истуканом и сказать что-нибудь.
– Донья Росарио, - пролепетал он.
Как же ему ни разу не пришла в голову эта мысль?! Она - мать Мануэля. Не возлюбленная, не кузина, не сестра, не племянница. Мать!
– Вам нездоровится, Алонсо?! Пройдемте в дом. Эмилио, воды для сеньора Гарделя!
Бело-голубое платье спадало волнами до самого пола и шелестело в такт шагам, когда она шла в глубь приемной залы, миновав ведущую на второй этаж крученую лестницу.
– Просто перегрелся на солнце в пути, донья Росарио! Ничего серьезного, - сказал Алонсо, придав голосу успокаивающую интонацию, однако стакан с водой, принесенный слугой-леонцем на серебряном подносе, выпил с жадностью.
На стенах висели портреты предков. Мужчины в доспехах, в шлемах с плюмажами, кто с копьем, кто с мечом. Вот этот - вылитый Мануэль, если бы не проседь в узкой бородке.
– Простите, донья Росарио, - спохватился гость, вынимая из дорожной сумки деревянную шкатулку.
– Дон Мануэль просил передать вам это.