Свет в оазисе
Шрифт:
Мануэль де Фуэнтес и Гонсало Фернандес обошли форт изнутри, проверили ломбарды, лодки, крепления, иногда обмениваясь репликами с часовым или тормоша спящего матроса, и вышли к изумрудно-синему водному простору.
Возле форта Ла Навидад песчаный берег подходил прямо к линии прибоя, но немного восточнее этого места он весь был покрыт мангровыми зарослями, заполонившими и берег, и дно.
– После двух с половиной месяцев плаванья я мечтал о том, чтобы хоть какое-то время не видеть моря, и вот, что получил, - Фернандес показал рукой на север, в сторону почти неразличимого в этот час горизонта из-за одинаковой
– Как ты думаешь, долго нам еще ждать адмирала?
Уроженец Сеговии, он говорил с характерным леонским акцентом.
– Неужели тебе так быстро надоел рай?
– деланно изумился Мануэль.
– Я перестал верить, что мы в раю, когда насмотрелся на тебя и остальных во время болезни, - Гонсало передернуло.
Лихорадка и вправду так измотала в свое время Мануэля, что ему даже сейчас, спустя много недель, было неприятно о ней вспоминать. Раскалывающаяся голова, разъедающая боль в мышцах спины, жар, тошнота, отнимающиеся руки и ноги. Оставшийся с колонистами Ла Навидад старый хирург, которого все называли магистром Хуаном, сбился с ног, выхаживая четверых больных.
– Но ведь все вылечились. Значит, болезнь не смертельна. Не унывай, Гонсало!
– Мануэль похлопал приятеля по плечу.
– Не уверен, что она так уж безобидна. Может быть, вам просто повезло, - увидев укоризну во взгляде Мануэля, Гонсало добавил: - Ну ладно. По крайней мере, зима действительно была райской. Ни снега, ни дождя, ни даже просто холода. У нас, в Леоне, о таком можно только мечтать. Не говоря уже о возможности всю зиму есть свежие фрукты.
Лес, подступавший к берегу с юга, стал просыпаться. Путаница лиан, неведомые невысокие деревья с вечнозеленой кроной, из переплетения которой устремлялись к небу тонкие стволы пальм, - все это буйство зеленого и изумрудного начало оглашаться многоголосым птичьим хоралом. Теперь он не смолкнет до самого вечера.
– Ты не вполне прав, - заметил саламанкский идальго.
– Дождя нет на берегу. А вот в лесу совсем другое дело: там всегда что-то капает сверху.
– Что правда, то правда, - согласился Фернандес.
Он был русоволос и высок, как и Мануэль. Глядя на них со стороны, можно было принять их за братьев. Сходство исчезало, как только Гонсало начинал говорить. Из-за оживленной мимики и частой смены выражений на его лицо было трудно смотреть.
После того, как Мануэль и Гонсало обошли внешнюю стену форта, их сменили два других колониста, а приятели вернулись на территорию крепости, где повсюду были развешаны висячие ложа из плетеных листьев или хлопка. В некоторых еще спали люди. Колонисты Ла Навидад научились этому способу отдыха у туземцев, которые на своем языке называли такие люльки хамака. Поселенцы переделали его в "гамак".
Подражая индейцам, колонисты подвешивали гамаки в тени, под навесом густой кроны. В них было удобно спать ночью и отдыхать днем. Сами индейцы, если приходилось отправляться в путь, просто снимали свои гамаки, скручивали их и бросали в дорожные корзинки хаба, вместе с остальным имуществом, которое могло пригодиться в дороге. Таким образом, постель путешествовала вместе с человеком.
Хотелось спать. Чтобы не поддаться этому желанию, Мануэль заглянул к Родриго де Эсковедо, еще одному выходцу из Сеговии.
– Дон Мануэль!
– обрадовался тот.
– Взгляните-ка на Карлоса. Этот малый оказался намного умнее, чем можно было ожидать. Карлос, поди сюда!
– Эсковедо причмокнул, отчего его щеки, поросшие черной с проседью щетиной, стали казаться менее пухлыми, чем обычно, и протянул тому, кого он называл Карлосом, кусок батата.
Агути, забавный грызун размером со щенка, с лоснящейся золотисто-рыжеватой шерстью, сидя в дальнем углу комнаты, возле табурета, навострил маленькие уши и внимательно разглядывал вошедшего Мануэля блестящими черными бусинками глаз.
– Не бойся, Карлос, это друг, - увещевал его королевский эскривано, то есть писарь и нотариус.
Эсковедо уже вошел в историю, будучи одним из первых европейцев, чья нога ступила на землю Сан-Сальвадора - первого острова, обнаруженного Колоном в этих морях. Именно он составлял акты о переходе всех новооткрытых земель в собственность кастильской короны.
Однако в данную минуту эскривано, казалось, намного больше интересовало поведение симпатичного грызуна, чем судьба королевств.
– Странно, что он не убегает, - заметил Мануэль.
– Сколько я до сих пор видел агути, они всегда мгновенно бросаются наутек. Причем делают это прыжками, напоминающими галоп крошечных лошадок, - сказав это, Мануэль почувствовал, как он скучает по лошадям.
– И давно он к вам приходит в гости, дон Родриго?
– спросил он.
Несмотря на то, что за последние месяцы Мануэль сблизился с пожилым эскривано, в силу разницы в возрасте они так и не перешли на "ты".
– Да уже с неделю, как перестал бояться меня. Я видел в деревне у туземцев, что их можно приручить и тогда они становятся очень доверчивыми. Обхаживать Карлоса я начал несколько месяцев назад, и с тех пор этот дикарь ведет себя все более культурно.
Агути, преодолев наконец опасения, подошел к Эсковедо и схватил зубами предложенное подношение. Отбежав в угол, Карлос уселся на задние лапы, схватив пищу передними, и стал неторопливо ее грызть.
Мануэлю невольно вспомнился его оруженосец Пепе Круус, подкармливавший кошек и собак во время осады Гранады.
– Как продвигается изучение языка?
– поинтересовался Мануэль и прикрыл ладонью губы, чтобы скрыть зевок. Усталость после дозора давала себя знать, но Мануэль считал, что раннее утро не самое подходящее время для сна. Для восстановления сил намного лучше поспать в середине дня, вот только надо как-то продержаться до этого времени.
– Не слишком быстро, - Эсковедо показал на разбросанные на столе листочки, исписанные его каллиграфическим почерком.
– Майрени, юноша, которого касик приставил ко мне для этой цели, не всегда понимает, чего я от него хочу, - посетовал эскривано.
– Впрочем, я его не виню. Слишком уж отличаются условия нашей жизни и представления о мироздании. Он проявил интерес к нашим иконам, и я попытался объяснить ему что-то, надеясь, что свет истинной веры найдет путь к душе этого простодушного язычника, но, как мне представляется, Майрени решил, что Господь Бог и Дева Мария это просто другие имена их богов.