Свет в объятиях тьмы. Азим и Чёрный рубин
Шрифт:
— Потуши огонь в очагах! — приказал он слуге, который в недоумении стоял в дверях служебного входа.
Расим с раздражением снял с головы чалму и вздохнул с облегчением. Взяв чалму под мышку и, проклиная всю знать, направился к выходу. Многие из них, словно сговорившись, пришли в одних тюбетейках; хорошо, что не в одинаковых.
Акмал сделал все нужные записи и начал собирать свои бумаги. К этому времени в аудиенц-зал вернулся слуга с двумя деревянными ведрами в руках. За ним в зал вошёл ещё один слуга, тоже с вёдрами. Они выплеснули воду в очаг и раздался шипящий звук раскалённых дров. Слуги выплеснули воду и из второго ведра.
Наконец, огонь погашен. Расиму до смерти надоело терпеть этот жар. Во время заседания он сидел ближе всех и посередине двух очагов и проклинал себя за то, что надел плотную одежду, в отличие от знати, которая пришла в легких одеяниях. Лишь у нескольких худощавых богачей была тёплая одежда. Они-то, как и Расим, были против разведения огня.
Расим с презрением сморщил нос, невольно вспоминая об этом. В следующий раз он проведёт заседание визирей на улице. Ухмыльнувшись от этой мысли, он достал платок из кармана шаровар и вытер вспотевшую голову. Его волосы кудрявились, когда к ним прикасалась влага. Отец говорил, что у его матери были кудрявые локоны, и в этом он пошёл в неё. Потому, в детстве он просил отца не вытирать ему голову сразу после ванны. Он стоял возле старого зеркала с разбитым верхним углом и представлял, какой была его мать.
— «Скоро, отец», — с горьким комом в горле, обещал про себя Расим и, растопырив пальцы, провёл правой рукой по голове, чтобы поправить укладку. — «Нужно подстричься», заключил Расим.
Длина его волос превышала длину его среднего пальца, а он любит, когда волосы не длиннее большого пальца. Тогда они не кудрявятся при каждом удобном случае и не причиняют ему боль напоминанием того, чего у него никогда не было.
Чтобы отвлечься от грусти, Расим прошёлся по аудиенц-залу и незаметно от слуг и писаря погасил каждую свечу на колоннах и стенах коротким движением руки. Зачем их только зажгли, ведь дневного света, проникающего через потолочное окно, было вполне достаточно. Благо, свечи на люстрах не были зажжены.
Старый писарь со стопкой бумаг под мышкой встал в нескольких шагах от служебного выхода и повернулся в сторону премьер-министра.
— Я могу идти, господин…
— Да-да, — небрежно прервал его Расим, не дав произнести его титул. Он устал слышать это словосочетание, как бы оно ему не нравились. За всё время заседания его повторили сотню раз, если не больше. Расим не на столько самолюбив, чтобы слушать и слушать свой высокий титул. Не к нему он стремится.
У второго ряда колонн, напротив служебного выхода, стояли слуги, не решаясь задать тот же вопрос, что и писарь. Однако Расим прочёл желание слуг по их слегка смуглым, сужающимся лицам.
— Вы тоже можете быть свободными. Я хочу побыть наедине. Оставьте двери открытыми и откройте ставни на стенах, — поручил им Расим. Он хотел, чтобы аудиенц-зал поскорее остыл.
Расим вернулся на своё место, где ещё во время заседания снял свой халат и положил на подушке-валике. Под подушкой была спрятана книга далёких предков. До начала заседания он хотел попытаться прочесть её сложную письменность, однако Акмал пришёл раньше всех и не дал ему прочесть и страницы. Расим тут же убрал книгу под подушку. Он не хотел, чтобы старик расспрашивал про неё. А своим докладом писарь и вовсе отбил желание продолжить изучение книги после заседания. Расим положил книгу в чалму, которую снова взял под мышку, и понуро поднялся на возвышение алькова. Он встал в двух шагах от трона-топчана падишаха. Его лицо скривилось в отвращении, вспомнив про закон, запрещающий всем, кроме самого падишаха, восседать на троне во время аудиенций или заседаний. Так, почти семнадцать лет этот трон пустует. За всё это время к нему прикасались одни только слуги, вытирая с него пыль.
Расим вернулся на край возвышения, где сел, скрестив ноги под собой. Он достал книгу из чалмы и положил её перед собой. Однако его глаза задумчиво смотрели на халат, лежавший на курпаче, как мятая половая тряпка.
— «Может, позвать слуг, чтобы убрали курпачи?» — подумал Расим и тут же упрекнул себя. — «Это всё, что тебя сейчас волнует?!»
Неожиданный грохот главных ворот в аудиенц-зал не дал Расиму ответить самому себе. Двое стражников вошли в зал. Один направился направо, другой налево и начали расхаживать, словно вели караул. Расим буквально слышал их умеренное дыхание по мере того, как они приближались с двух сторон между колоннами. Всё их присутствие нарушало блаженную тишину, к которой стремился Расим.
— Вы можете сторожить и за воротами! — сердитым тоном сделал замечание Расим. — Мне нужно уединение, — помягче добавил он.
— «Так почему бы тебе не вернуться в свой кабинет?» — прозвучал язвительный вопрос в его голове.
В знак подчинения стражники склонили головы, развернулись и направились к выходу…
Расим долго смотрел на обложку старой книги и не решался открыть её. Вместо этого он перевёл взгляд на стопку бумаг с прошениями людей, которую на возвышение положил Акмал ещё до начала заседания, требуя рассмотреть их все. Расим взял стопку в руки, но перебрал лишь пару десятков этих бесполезных бумажек, пока это дело ему не наскучило и попросту не надоело.
Вода, которую выплеснули в огонь, вытекла по специальным отверстиям в очагах, где тлели угли. В аудиенц-зале стало прохладно, как того и хотел Расим. Он полностью ушёл в себя, пытаясь навести порядок в своих мыслях. Под рукой Расим гладил книгу подушечками мизинца и безымянного пальца. Её некогда красно-коричневая обложка выцвела раньше того, как мог родиться десятикратный прадед Расима, и теперь была блекло бурой. Расим перелистал тысячи её страниц и не одну сотню раз, но толком не прочёл и сотню страниц. Хотя он был уже близок к разгадке ребуса письменности Алифа, на котором написаны примечания. Он считал, что, прочитав эти примечания, он найдёт ключ к прочтению клинописи основного текста.
Из-за сложности Расим решил читать примечания не с первых страниц, а с последних. Одно из этих последних примечаний, которую он прочёл без особого труда, гласило: «Тополя приведут к силам мироздания». Но, что это значит, он не понимал. Какие тополя? Какие силы?
Чтобы найти ответы на эти вопросы, Расим решил идти в обратном порядке. Так он понял, что в более ранних примечаниях использование и произношение гласных отличается от современной письменности. Вместо «Е» пишется «И» или же обозначает этот звук. То же самое и с «У» вместо «О». Почти во всех словах первых примечаний присутствуют лишние буквы или слоги, обозначающие незнакомые звуки, которых нет в похожих по написанию современных словах. Расим не мог понять их значения и роли. Большинство отдельных слов вводили Расима в заблуждение. За исключением лишних букв, они напоминали ему современные слова, но не подходили по смыслу предложения или искажали его. Тогда он осознавал, что у них иное значение, нежели их современные аналоги. В такие моменты Расим чувствовал себя глупым ребёнком, который хоть и умеет читать, но не понимает, что он читает.
Расим поднял взгляд на потолочное окно и устало вздохнул. Вдруг, его слух уловил стук в основные двери зала, и Расим опустил на них оживлённый взгляд.
Сразу после бесцеремонного перестука в зал, как себе домой, вошли трое миловидных женщин, обращая ноль внимания на беспомощных стражников, которые в замешательстве остались за дверями.
— «Кто-то в избытке наглый, либо до глупости смелый раз, не дождавшись дозволения, врывается в зал», — подумал Расим, наблюдая за тем, как непрошеные гостьи стремительно приближаются к нему…