Свет во мраке
Шрифт:
Документы отобраны
Ремесленники возвращались к своим жилищам с поникшими головами. Мало того, что почти каждый из них оставил за пределами гетто свой инструмент: швейные машины, деревянные колодки разных фасонов, запасы деревянных гвоздей, клещи, рашпили, удобные молотки, острые ножи с рукоятками, обтянутыми изоляционными лентами. У них были отняты драгоценные аусвайсы, дающие пусть зыбкое, но какое-то право на жизнь. Право
Утерявшие надежду на счастливый исход, приближались они к туннелю под мостом, и от обострённых взглядов многих из ремесленников не ускользнули одинокие патрули полицейских, лениво бродивших по железнодорожной насыпи. Гетто окружалось полицейскими ещё с вечера. Это был недобрый знак!
До поздней ночи в субботу ждали посланца от Ленарта с аусвайсами. Но ни посланца, ни удостоверений не было. На рассвете в воскресенье усиленные наряды полицаев охраняли все выходы из гетто. Одни из них, вооружённые автоматами, разгуливали по тротуару, около проезда под железнодорожным мостом, по которому изредка, грохоча и вздымая пыль, проносились поезда. Другие полицаи валялись на зелёной мураве под насыпью, пили водку и охрипшими голосами тянули песни, следя за тем, как бы кто из жителей гетто не осмелился перебежать через насыпь в город.
Утром в понедельник 10 августа 1942 года небольшая группа ремесленников и с ними Игнатий Кригер упросили евреев-полицейских отвести их на работу в школу, где они оставили в субботу свои инструменты.
Полицейский заслон у туннеля возле перекрёстка Татарской и Замарстыновской отогнал их прочь, не разрешая выходить за пределы гетто. Теперь окончательно стало ясно: готовится акция.
Ближе к полудню в гетто приехал Ленарт и передал юденрату для раздачи ремесленникам 600 аусвайсов с новым штампом. Более четырёх тысяч людей выстроились около здания юденрата по улице Локетка и, дрожа от волнения, слушали, как вышедший на балкон адвокат Ландесберг выкликает одну за другой фамилии счастливцев.
Среди них оказался и Кригер. Так вошёл он в августовскую акцию, имея временное охранное свидетельство, жену с двумя детьми, надеясь сохранить их всех под сенью своего аусвайса.
Улицы гетто замерли.
Лишь на перекрёстках возле автомашин, окружённые полицейскими, стояли, ожидая своей очереди на погрузку, плачущие женщины, дети и те из мужчин, которые не получили обратно свой аусвайс.
Все подвалы, чердаки, потаённые бункера заполнили люди, не желающие умирать, вздрагивающие от каждого стука, в дверь, от скрипа сапог на лестнице, от дальних и близких одиночных выстрелов, от обрывающегося перед домом гудения машины.
14 августа на пороге жилища Кригера появился полицейский. Это был черномазый, с волосами цвета вороньего крыла парень, видно, только начинающий свою служебную карьеру.
Кригер молча протянул ему свой аусвайс.
Полицай долго разглядывал каждую печать, попытался ногтем отодрать фотокарточку, — не с чужого ли она документа, посмотрел документ на свет, а потом, лениво возвращая аусвайс Кригеру, спросил:
— Чисто что-то… Кто живёт тут? Инженер? Доктор?
— Спортовец, — сказал Кригер.
— Спортовец? — оживился полицай. — А я до войны запасным в футбольной команде «Погонь» играл.
Но, по-видимому, боясь, как бы кто не заподозрил его в беседе с «жидом», он круто меняя тон, вспомнив, кому служит, крикнул:
— А их удостоверения? Дети откуда тут? Детей не вольно вам иметь в гетто.
— Это моя жена. Пепа, покажи аусвайс — заторопился Кригер.
— Такой ничего не стоит, — сказал, ухмыляясь, полицай и возвратил жене её хаусхальт, — тут нет последней печатки Ленарта. А у кого нет печатки, того велено забирать. А ну, за мной!
— Хлопче, что ты делаешь, побойся Бога! — закричал Кригер, чувствуя, как силы покидают его. — Хлопче, оставь их.
Плач детей, залезающих под кровать, наполнил комнату новыми звуками.
— Бог тут ни при чём, — сказал полицай. — Сегодня мы вас, а завтра они нас. Что я могу поделать. А ну, вылезайте! — крикнул он детям, отодвигая кровать.
…Жена и дети спускались по лестнице первыми. Кригер шёл позади полицая и, едва не касаясь губами его красного уха с чёрной родинкой, шептал:
— Оставь их, хлопче, ну, молю тебя ради всего святого. Ведь у тебя будут дети. Ну, прошу тебя. Мы же спортсмены…
Полицейский ничего не отвечал, а лишь сопел прерывисто, держа наперевес автомат.
Всё громче, надрываясь, шумели машины перед самым домом. С неотвратимой быстротой приближался истерический плач матерей там, на дворе. Последние пятнадцать ступенек оставалось им пройти, и тогда бы уже всё было поздно.
— Слушай, хлопче, — хватая полицая за руку и удерживая его на площадке, стал умолять Кригер. — Вот деньги. Возьми. Но не выводи их туда.
— Сколько? — обычным голосом спросил полицай, утирая потный лоб.
— Тысяча. Всё, что у меня есть. Тысяча злотых!
— Такая мелочь? — сказал полицай, порываясь идти. — Стану я за тысячу рисковать. Давай больше.
— Нет больше. Честное слово. Я же не фабрикант. Откуда у меня деньги?
— Ладно уж, давай. Так и быть, — вдруг размяк полицейский.
— Беги, Пепа, домой, — шепнул Кригер, а сам положил в потную ладонь полицейского смятые бумажки.
Пока тот пересчитывал их, жена Кригера и дети были уже наверху.
— Маловато, — снова протянул полицай, беря автомат на плечо.
— Нема больше, — пробормотал Кригер. — Спасибо тебе. Бувай здоров. Спасибо за доброе сердце. — И он хотел было пожать руку полицая, но тот, предупреждая его движение, быстро шагнул вниз.
Полицейский мог передумать. Что ему стоило вернуться снова в жилище Кригера, забрать его близких или, в лучшем случае, прислать за ними своих знакомых людоловов — коллег по грязному и кровавому ремеслу?