Светлое будущее

Зиновьев Александр Александрович

— Да, — сказал Сашка. — Потом укрепись на работе или кончи аспирантуру. Потом — защити кандидатскую. Потом — докторскую... Потом... Потом...

— Не обижайся, Саша, — сказал Антон, — но я у вас выступить не могу. И не потому, что я согласен с твоим отцом (я с ним не согласен). И не потому, что я боюсь за себя (я не боюсь). А потому, что это глупо с точки зрения вашей безопасности. Осторожность нужна. И вести себя надо умно, чтобы тебя не раздавили в самом начале пути. Кроме того, я считаю, что полемика с Солженицыным в данное время неуместна. Солженицын выдал такую порцию пищи для размышлений, что переварить ее нужны годы. Я могу только навредить. Или буду выглядеть чем-то вроде агента КГБ, призванного хитро разоблачать и дискредитировать Солженицына. У него достаточно много идей, совпадающих с тем, что я мог бы сказать. Обдумайте их сами... И ради Бога, не придавайте своим дням рождения вид политической игры. Вас раздавят. Сколько вас? Двенадцать? В таком случае среди вас должен быть по крайней мере один доносчик. Я не хочу никого из вас обижать. Но имей это в виду. Это — тоже один из законов коммунистического общества.

Я,

разумеется, потребовал, чтобы Сашка прекратил посещать эти «дни рождения». И пустил в ход последний, самый пошлый аргумент: мол, подумай хотя бы о семье, обо мне, о матери, о Ленке. Сашка обещал подумать.

— Не надо преувеличивать, — сказал он. — Если мы и треплемся, то в такой форме, что к нам не придерешься. Сейчас все так делают. Всех же не выгонишь и не посадишь.

— Как знать, — сказал Антон. — Если нужно, могут посадить и всех.

О ПРОШЛОМ ТОСКУЯ

Сейчас трудно поверить в то, что всего лишь несколько лет назад делались дела, сейчас абсолютно невозможные. В шестьдесят восьмом или девятом году (точно не помню) устроили в институте вечер отдыха. Ребята подготовили отличный капустник. Никифоров и еще один парень (его потом выгнали из института за какие-то политические дела и засадили в сумасшедший дом) нарядились: один в деревенскую девку, другой — в парня. И под баян импровизировали философские частушки. Собравшиеся буквально плакали от смеха. Сам Канарейкин просил отпечатать ему частушки на машинке. «Философическую поэму» напечатали в стенгазете. А через пару лет какие-то подозрительные личности рыскали по институту, пытаясь заполучить экземпляр частушек и установить авторов. И странно, ребят никто не выдал. Я тогда записал эту «Философическую поэму». Теперь я перечитал поэму, и мне стало грустно. Да, лучшая часть жизни прошла. Но дома хранить такую вещь теперь небезопасно. Надо уничтожить. Кстати, надо проверить Ленкину комнату. Не исключено, что она натащила целую антисоветскую библиотеку. С прошлым надо кончать. Прошлое уместно только в воспоминаниях, да и то в меру. А еще лучше, если о нем вообще не думать. I

Вошла Ленка и собрала обрывки поэмы. Решив, что я порвал какое-нибудь свое сочинение, усмотрела в этом прогресс: до сих пор я свою писанину никогда не рвал, писал сразу, внося исправления лишь в машинописный текст или даже в верстку. За это, я знаю, научно-техниеские сотрудники и издательские редакторы ненавидели меня лютой ненавистью. Ленка напомнила мне, что­бы я сходил на избирательный участок. А я совсем забыл, что сегодня выборы. А кого, собственно говоря, мы сейчас выбираем? Вот тебе вопиющий пример лжи и лицемерия, на какой бы искренний лад ты себя ни настраивал, — так сказал бы Антон. И пожалуй, Сашка. Ленка так не скажет, она с молоком матери всосала сознание, что все наши выборы — липа, и у нее по этому поводу ни мысли, ни эмоций. Немного юмора, и все. Эта липа никак не влияет на ее жизнь. А между тем в нашей книге будет раздел о развитии советской демократии, в котором мы будем противопоставлять нашу подлинно демократическую выборную систему лживой американской. Что это за демократия, если абсолютно никакой роли не играет, буду я голосовать или нет, проголосую я «за» или «против». От меня тут абсолютно ничего не зависит. Кандидат один (выборы из одного!). И назначается он по такой линии системы власти, которая абсолютно не зависит от избирателей. Пожалуй, я сказал неправду насчет голосования «против». Говорят, что в таких случаях выясняют, кто голосовал против, и принимают санкции. Кстати, кто будет писать этот раздел в книге? Эдик Никифоров. Ну, этот выкрутится. Парень талантливый. Он такие аргументы найдет в пользу тезиса, будто наша система выборов есть вершина демократии, что даже Канарейкин попросит слегка смазать (чтобы не было лакировки действительности!). Антон, конечно, прав: мы, либералы, отличаемся от мракобесов лишь тем, что делаем то же самое дело чуточку лучше их, немножко другими методами и с большей долей стыдливости или, что то же, цинизма. В комнате у Ленки я не обнаружил ничего криминального. Только вот это стихотворение:

Нас обвиняют в том, что мы злодеи были, И требуют на нас обрушить суд и месть. Зачем?! И как узнать, что — сказки, а что — были?! Итог смотрите! Что теперь мы есть! Оставить, значит, прошлое в покое? За прошлое бессмыслен, значит, бой? Но есть в природе правило такое: История свой груз несет с собой. Пускай все зло исчезло и забыто. И ты невинным смотришь на людей. Но то, что, кажется, бесследно было скрыто, Отмечено на морде на твоей.

Неужели этот «знакомый мальчик» — она сама? Если это она сама, надо принимать срочные меры. Какие? Надо поговорить с Тамуркой. Она церемониться не будет. Она ей такое пропишет!.. Жаль девчонку, но ничего не поделаешь. Другого выхода нет.

ПЬЯНАЯ СТАРУХА

По

дороге в больницу я опять встретил Пьяную старуху. Я остановился, но она не обратила на меня внимания. Если бы она проявила хотя какую-нибудь заинтересованность в окружающем, я отдал бы ей все деньги, какие были у меня с собой. Но она прошла мимо со своей скрипучей тележкой, как будто прошла сквозь меня, даже не подозревая о моем существовании. И унесла с собой какую-то мою очень важную нерешенную проблему. Какую? Когда я был маленький, у нас в доме появились хомячки. Очень забавные зверьки. Меня они раздражали. И вместе с тем интриговали какой-то неведомой тайной. Похожее состояние стало появляться во мне теперь, когда я видел Пьяную старуху или думал о ней. Как будто я забыл что-то очень важное, но никак не могу вспомнить, что именно.

БОЛЕЗНЬ

Наша академическая больница — одна из лучших в стране. Прекрасное здание. Хорошее обслуживание. Терпимая кормежка. Но эта больница — главным образом для здоровых. Для гигантского количества врачей, выполняющих в основном чиновничье-бюрократические функции. И для таких, как я, желающих здесь по тем или иным причинам отлежаться. За нами тщательно следят, т. е. раз в год заставляют пройти диспансеризацию. Это значит, в определенное время мы носимся по кабинетам — от уролога к окулисту, от окулиста к стоматологу. Мы часами сидим в очередях. Потом нам смотрят в ухо, смотрят в рот, суют палец в задницу и долго записывают в толстенные книжки (истории болезней) то, что мы сами наплачем в зависимости от наших особенностей и целей. Если нужно получить справку для заграничной поездки, мы прикидываемся здоровяками, и тебе пишут «практически здоров», хотя у тебя обострение язвы. Если тебе нужно уклониться от каких-то неприятных дел, ты изображаешь у себя болезнь облюбованного тобою органа и ложишься на обследование и «лечение». У нас в институте многие используют больницу как удобное средство решения своих дел. Но лечить здесь не лечат. Наша медицина не для того создана. Она существует сама для себя. И хорошие отношения у нее с теми, кто без труда поддается лечению. А никто так легко не лечится, как здоровый.

У меня отдельная палата с телефоном. Цветы (принесли любящие меня подчиненные). Целая библиотека книг (принесли Ленка, Сашка, Антон и те же любящие сотрудники). А фруктами, овощами и прочими редкими вкусными вещами меня завалили. Холодильник наполовину забит моими съестными припасами. Поскольку большая часть их достается обслуживающему персоналу, ко мне (по блату) пускают кого угодно и когда угодно. И мне тут хорошо. Ощущаю себя хорошим, всеми любимым и очень нужным обществу человеком.

А главное — я утер нос Баранову, Васькину, Тваржинской и прочей нечисти из их банды. До выборов обсуждения не будет. В газете опубликовали список кандидатов в членкоры и академики. Кандидатов полно, а мест всего три (два для членкоров, одно для академиков). В академики наверняка проходит Еропкин. В членкоры реальные шансы имеют (кроме меня) еще два человека: Васькин и новый редактор нашего журнала. Меня все заранее поздравляют. Я отшучиваюсь. Но в глубине души приятно. И тревожно.

ПРОБЛЕМА СЫТОСТИ

От нечего делать думаю о книге Антона. Одна мысль в ней меня поразила больше всего. Коммунизм, писал Антон, прекрасно справляется с проблемами, доставшимися ему от прошлого или навязанными извне, — голод, разруха, стихийные бедствия, эпидемии, — т. е. с чужими проблемами. Но собственные проблемы коммунизма возникают тогда, когда общество достигает относительной стабильности и сытости. Легче дать кусок хлеба голодающему, чем удовлетворить аппетиты сытого человека, знающего, что такое икра, балык, стерлядь, шашлык... Легче одеть мерзнущего, чем успокоить прилично одетого человека, знающего цену дорогим мехам, драгоценным камням, дорогим вечерним платьям... Легче дать крышу над головой бездомному, чем избавить от страданий человека, имеющего отдельную комнату или даже небольшую квартиру, но знающему, что другие имеют роскошные огромные квартиры и загородные коттеджи... Короче говоря, собственные проблемы коммунизма суть проблемы нормального и здорового образа жизни, а не отклонений от достигнутой и общепризнанной нормы существования. Но история не знает ни одного общества, которое было бы способно справиться внутренними силами с проблемами своего нормального бытия. Можно вылечить больного. Нельзя вылечить здорового. Все то, что теперь поносят как язвы советского строя, на самом деле суть нормальные проявления здоровой натуры коммунизма. Этим моя концепция существенным образом отличается от концепции прочих критиков коммунизма.

САШКА

Сашка принес мне книгу Иваницкого, выпущенную в Париже. Это что-то вроде антиутопии в духе Оруэлла. В книге есть кусок о прошедшем периоде нашей истории, который считается Золотым веком ее. Из-за этого куска Сашка и принес книжку.

— Почитай, может быть, пригодится, — сказал Сашка. — Вообще-то говоря, книга довольно скучная. Это, конечно, не Солженицын. Но отдельные мысли есть.