Светлое будущее

Зиновьев Александр Александрович

Уже ни у кого не было сомнений в том, что дни Сталина сочтены. Смерть его ждали и замерли в ожидании. И это было не переживание судьбы конкретного человека. Сталин давно уже не был ни для кого человеком. Это было неосознанное ощущение какого-то грандиозного социального события, завершающею свой ход и касающегося всех.

По Москве ходили слухи, что Сталин давно уже умер, а газеты все еще печатали бюллетени о состоянии его здоровья. Одни объясняли это желанием руководства постепенно подготовить народ, другие — тем, что в руководстве идет драка за освободившийся престол. И мало кто в это время отдавал себе отчет в том, что смерть Сталина будет означать нечто большее, чем завершение жизненного пути человека по имени Сталин, а именно завершение целого периода советской истории — трагического, романтического,

страшного. Мало кто понимал, что с именем Ленина была связана лишь предыстория Советского Союза, его становление и чисто физическое выживание в Гражданской войне, а собственная же имманентная история Советского Союза до сих пор была связана с именем Сталина, воплощалась в нем, символизировалась им. Сталин — это было собственное имя этой истории и ее сущность. Это чувствовали все, но не понимал почти никто. Понимавшие либо сгнили в земле, либо находились в концлагерях и ждали своей очереди сгнить, либо затаились в глубине советской жизни без какой бы го ни было надежды выйти на сцену истории.

И еще меньше было таких, кто понимал, что этот период советской истории начал заканчиваться задолго до предстоящей (а может быть, уже состоявшейся) смерти Сталина, а именно — в грандиозных поражениях начала этой войны, когда многие миллионы советских людей словно очнулись от наваждения и обрели крупицу здравого смысла. Потом этот период лишь агонизировал. И как знать, может быть, с ним произошло то же самое, что с самим Сталиным: он давно скончался, а кончину его все скрывали почему-то и от себя, и друг от друга. С ним не хотели расставаться. С ним было жаль расставаться. Все бессознательно чувствовали, что с окончанием этого периода кончаются иллюзии насчет Светлого Будущего человечества, чувствовали, что это Светлое Будущее есть грандиозный самообман и обман. И не хотели признаться себе в этом. Хотели оттянуть тягостный момент признания. И уж совсем мало было таких, кто понимал это.

И вместе с тем миллионы-миллионы людей ждали смерть Сталина как величайший праздник. Многие не осознавали это. Многие боялись себе признаться в этом. Многие готовы были простить ему все, лишь бы он умер скорее и умер на самом деле. Многие надеялись на перемены. Многие собирались делать перемены. Ожидание смерти Сталина было ожиданием конца кошмара, более тридцати лет терзавшего советское общество. И то море слез, которое пролили советские люди, когда в конце концов руководители решились объявить о смерти Сталина, было образовано не столько слезами горя, сколько слезами облегчения. И советские люди, выдрессированные десятилетиями лжи и притворства, без всякого труда, добровольно и охотно привели себя в состояние

искреннего горя, как совсем немного спустя они с такой же легкостью дрессированных творцов коммунизма привели себя в состояние искреннего негодования по поводу злодеяний их кумира и гнусной банды его соратников, о которых (о злодеяниях) они якобы не знали, хотя сами были ревностными помощниками сталинской банды в их осуществлении.

Наконец объявили, что Сталин умер.

Начался новый неожиданный и вместе с тем ожидаемый период советской истории. И уж совсем никто в то время не знал, и не мог знать, что именно этот период, а не прошлая история мира вообще и Советского Союза в частности, даст ключ к пониманию сущности коммунизма и перспектив будущей истории человечества.

Не знал в то время ничего подобного и я. Я в то время был спортивным молодым парнем из прекрасно обеспеченной семьи. Мой отец был крупным инженером в МВД по строительству концлагерей и получил за это Сталинскую премию, великолепную квартиру в «генеральском» доме у метро «Сокол» и бесплатную дачу около Москвы с прекрасным участком. Я без особых усилий поступил на физический факультет университета. И нет ничего удивительного в том, что я с группой товарищей ринулся прощаться со всеобщим (и моим, конечно) кумиром. В районе Трубной площади нас разъединила толпа. Началась неслыханная доселе давка. Никто никогда не узнает, сколько еще добровольных жертв увел с собою в могилу Сталин. Я начал пробиваться обратно, и мне с большим трудом это удалось. На моих глазах о степу раздавили молодую женщину. Она сползла под ноги толпе. И никто даже не обратил на это внимания. Каким-то чудом меня втолкнуло во двор и поволокло

по месиву из человеческих тел. Потом я уже на четвереньках выползал из толпы прямо в лапы милиционеров, дружинников и солдат. По каким-то одним им ведомым признакам они выбирали в толпе «зачинщиков» и «провокаторов», на которых потом можно будет свалить вину, избивали, заталкивали в военные грузовики и куда-то увозили. Я получил свой удар по голове и очухался лишь в машине. Нас привезли на окраину Москвы и вывалили на землю на участке, окруженном высоким забором. Я был как в бреду. И ничего не помню, что было с нами тут до ночи. Ночью нас отпустили домой. Отпустили, а не посадили, — это было характерным признаком новой эпохи. Но я не умилился этому. Я был сыном такого человека, который гарантировал мне человеческое достоинство и защиту. Я до умопомрачения был возмущен. Я скрипел зубами и, не боясь того, что меня услышат, хрипел одно: погодите, сволочи! я вам этого не прощу! я вам отплачу!

Эта минута перевернула всю мою жизнь.

Потом я задумывался не раз над тем, почему нас тогда отпустили домой. Конечно, тут можно только гадать по поводу конкретности отдельных распоряжений. Но суть дела мне теперь ясна: им уже некого было сажать!!! В той группе задержанных, в которой я тогда оказался, было два лауреата Сталинской премии, один Герой Советского Союза, известный писатель — сталинский по-донок, четыре полковника и т. п. Режим массовых репрессий рухнул также и по той причине, что репрессии теперь могли обрушиться только на ту часть населения, которая сама была оплотом, телом, исполнителем, истолкователем, апологетом и т. п. самого режима массового террора. Костер сталинизма потух не потому, что руководители партии и государства решили его потушить, а потому, что дотла сгорело все топливо, до сих пор поддерживавшее его. Гореть было больше уже нечему.

— Кто автор? — спросил я.

— Это же Забелин, — ответила Ленка.

— Где достала книгу? — спросил я.

— У Боба, — ответила Ленка. — Его отец получает такие книги для служебного пользования. Да ты не бойся, ее уже половина города прочитала.

— Пусть половина города читает что ей заблагорассудится, — сказал я. — Но тебя попрошу в дом такие книги не приносить. Из-за этого могут быть большие неприятности. Слушай радио, а книги не носи. Это — вещественное доказательство, понимаешь?! Ты же не маленькая, пора научиться быть осторожной.

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

После той встречи с товарищами Оттуда я имел беседу с Антоном.

— Послушай, Антон. Мы с тобой знакомы много лет и хорошо понимаем друг друга. Есть у меня, понимаешь, такое ощущение, ты написал книгу. Не может быть, чтобы такой человек, как ты, с такими принципами и так много думавший над нашими проблемами, не записал итоги своих размышлений. А раз ты книгу написал, ты будешь ее печатать во что бы то ни стало. Так?

— Допустим, так.

— Скажи откровенно, ты уже предпринимал попытки напечатать книгу Там?

– Да.

— И что?

— Пока безрезультатно. Те западные издательства, в которых я хотел бы напечатать книгу, находятся под контролем тех или иных групп русских эмигрантов. Они отказались печатать, поскольку моя концепция им никак не подходит. Типично русское явление, кстати сказать, — нетерпимость к инакомыслящим.

— Скорее, типично советское.

— Конечно. А печататься в известных тебе издательствах, явно антисоветских, я пока не хочу. Это — на крайний случай. Там — пожалуйста. За три месяца из-дадут.

— У меня есть одна идея. Я знаю одно очень приличное новое издательство, которое, пожалуй, сможет напечатать твою работу. Когда мы были в Париже, представитель этого издательства предлагал издать там мою книгу, если я захочу. Я, конечно, не захотел. Мне это ни к чему. Я вспомнил об этом потому, что этот человек сейчас в Москве. Если хочешь... Но будь, пожалуйста, осторожен... Сам понимаешь...

— Спасибо. Я, конечно, воспользуюсь твоим советом. Я об этом издательстве кое-что слышал. Но я не думал, что оно печатает такие работы.