Светоч русской земли
Шрифт:
Ночевали в лесу. Сосали захваченные из дома сухари. В Москву, в Симонов монастырь, они попадут завтра к вечеру. Незаметно для себя Сергий разучился быстро ходить - по шестьдесят-семьдесят вёрст в сутки, как в молодости. Короче становилась жизнь и длиннее дороги. И именно теперь время стало особенно дорого!
Поздно ночью (Афанасий уже спал) Фёдор досказывал дяде московские новости: о погроме татар в Нижнем Новгороде, о том, что кашинский князь Василий, замирившийся с Михайлой после смерти отца, поссорился снова с тверским великим князем и прибежал на Москву, а значит, снова стало возможным ратное размирье, что болеет тысяцкий, что мор уже достиг Переяславля и Рузы, что пришлые иноки с трудом и скорбью привыкают к навыкам общежительства...
Наконец они погасили свечу и
– Господи!
– сказал он одними губами.
– Укрепи меня! Больше ли я - прочих? Ведь и я - грешен, и страстен, и одержим унынием, как и все! И свершаю подвиг с тем же усилием воли, каковое надобно любому смертному!
Фёдор спал, вздрагивая. Он недосыпал, недоедал, он спешил, видимо чувствуя, что срок его жизни не столь долог, как у учителя, и надо успеть свершить всё задуманное...
Город строили тысячи народу. Голод согнал на строительство Серпухова мастеров аж из-под Можая и Дмитрова. Ухали дубовые бабы, звучала частоговорка топоров, вереницей отъезжали телеги, гружённые землёй. Город строили тысячи, и два инока в посконине, проходящие сквозь толпы работного люду и развалы земли, не привлекли ничьёго внимания. Но им надлежало содеять то, без чего город - мёртв и являет собой лишь плотское, тварное людское скопище, живущее по законам животного естества. Они должны подарить городу свет. Внести в это кишение плоти жизнь Духа. И тут ошибиться нельзя. Почему князь и скакал к Сергию, к Троице, чтобы не подменить свет обманкой, отражённым блеском мёртвого слова.
Храм - жив возносимой в нём молитвой, монастырь - подвигом инока, город - праведником, находящимся в нём. И без праведника не стоит ни город, ни село, ни весь. Ибо земля, перестающая рожать святых, гибнет. Потому и проходят два усталых, осыпанных пылью инока, удаляясь к устью реки, туда, где будет поставлен Сергием монастырь "на Высоком". И пусть Афанасий, прожив несколько лет, оставит игуменство и уедет в Константинополь, где купит келью в монастыре да там и умрёт, посылая на родину иконы и книги. На его место придёт другой игумен. В сраме войны, мора и голода, в кипении страстей, в перестуке топоров, в усилиях пахаря, в мужестве воина - страна жива праведником!
Сергий, ударяя посохом в землю, прошёл сквозь город. Он пройдёт, уйдёт, угаснет его земная жизнь, протекут столетия, но памятью Сергия будет и через столетия славиться наша земля.
Глава 19
В это лето, когда на Руси не выпало ни капли дождя, и свирепствовал скотий мор, на Москве умер старый тысяцкий, Василий Васильевич Вельяминов, и князь Дмитрий решил, чтобы не давать власти Ивану Вельяминову, уничтожить должность тысяцкого на Москве.
Скотий мор утих с началом зимы. Снега скрыли поля с трупами павших и непогребённых животных.
В начале зимы в Переяславле состоялся съезд князей, официально - по случаю рождения сына у князя Дмитрия, фактически - для совокупного решения тверских и ордынских дел.
Евдокия Дмитриевна, великая московская княгиня, разрешилась от бремени двадцать шестого ноября, мальчиком. Сына назвали Юрием. Крестить младенца был вызван троицкий игумен.
Третьи роды - не первые. Евдокия, слегка похудевшая, с голубыми тенями под глазами, уже хлопотала, всё не могла отстать от крёстной, то одно поправит, то другое. В серебряной купели, поставленной у левого клироса, уже налита вода. Малыш таращил глазёнки: вертел головёнкой, чмокал, пробовал голос. Сергий взял младенца, и тот замер, успокоился у старца в руках и даже не пищал, только отфыркивал воду, когда его троекратно погружали в купель. "Во имя Отца и Сына и Святого Духа". Сергий помазал маслом лобик, ладони рук и ножки дитяти, которому судьба готовила не простой жребий! И это крещение, первое из семи великих таинств, сопровождающих всю жизнь христианина, тоже будет сказываться в событиях, разыгравшихся много лет спустя, в грядущем столетии, когда и люди и нравы станут иными.
Волновалась толпа разряженных гостей. Гул, ропот, боярыни и бояре теснились, чтобы глянуть на княжеского сына. Город - переполнен. Князья со свитами заняли все пригородные монастыри. Набиты битком все мало-мальски пристойные городские хоромы. Посмотреть на такое собрание нарочитых мужей сбежался народ аж из Клещина и из Весок. В улицах, на растоптанном копытами, залитом конской мочой снегу, торговали рыбой, грибами, горячим сбитнем, медовухой, калачами, даже студнем, невзирая на Филиппьев пост. Посадские жёнки, поджимая губы, оценивали наряды наезжих боярынь, замечая малейшую неисправность в дорогих уборах и узорочье. Сами вытащили лучшее своё, бережёное. Не в редкость увидеть на иной бабе колты работы владимирских мастеров позапрошлого столетия или парчовый коротель, крытый византийским аксамитом времён Комнинов. Этот ли город осаждала литва? Тут ли летом умирали с голоду и со слезами зарывали в землю погибающую скотину?
Богатую страну трудно разорить враз. Погибло добро, сгорели хоромы, подохла скотина, убит или уведён хозяин дома. Есть лес и река, а значит - дичь и рыба. Есть рабочие навыки, есть умение. Руки берутся за топоры - вырастают новые избы. Из лесных, не тронутых мором деревень приводят скотину, у ордынских купцов покупают, вырыв из земли бережёную гривну серебра, пару новых коней. Сироты находят родных, сябров, свойственников; калеки, убогие - странноприимный, выстроенный князем дом. Монахи и сельские знахари лечат больных, вправляют переломы и вывихи, прикладывают целебные травы, поят отварами - всё с присловьем, с наговором или с молитвой. У болящего, как и у лекаря, должна быть Вера в успех лечения, и Она помогает не меньше трав.
И вот наступает осень. Собрано всё, что можно было собрать: ягоды, рыба, грибы, полть медвежьей туши - свояк завалил зверя по осени в малинниках; у ордынских купцов куплена соль, можно прожить до весны! И жена достаёт из скрыни бережёный прабабкин саян, шёлковую рубаху с парчовыми оплечьями, с вышитой узором грудью - бояре наехали из Москвы, из Владимира, Ярославля, из Нижнего Новгорода! Князья! Надо и себя не уронить!
– Ты-ко, хозяин, тоже ентую рвань не надевай! Красных овчин зипун есть! Сама тебе его шерстями вышивала, то и надень! Неча беречь! На погост всё одно с собой не унесём!
У дочери сверху шубейки, крытой лунским сукном, рудо-жёлтый узорной тафты плат. Сын - в новой белой рубахе. Под расстёгнутым курчавым зипуном - вышитая алым шёлком грудь. Кудри по плечам, рожа аж светится, шапка заломлена на затылок. Семья! На улице раскланиваются со своим боярином. Людей - не хуже! И так - весь Переяславль. Красные и узорные, шерстяные и шёлковые, тканые и плетёные кушаки, зипуны, вышитые по подолу, груди и нарукавьям цветными шерстями, круглые, тоже цветные шапки, лапти, плетённые в два цвета, чистые онучи, на иных посадских и сапоги. Коли сани, то с резным задком, коли дуга - так крашеная, с наведёнными вапой змеями, берегинями или львами в плетёном узоре. Сбруя в медном, начищенном до блеска наборе, рукавицы у ямщика за широким поясом - каждая как сказочный цветок.