Светоч русской земли
Шрифт:
Он прошёл двором. Ещё раз, уже со ступеней, осмотрел запорошенную снежной пеленой даль, ощущая тот Покой и Ясноту души, Которые являются лучшей наградой иноку за достойно прожитые годы.
Гонцу, что спешит по дороге, погоняя коня, придётся ещё долго ждать, пока Сергий отслужит литургию и причастит братию. Строгость в церковном уставе - первая добродетель, которую он когда-то положил соблюдать в своём сердце.
Сегодня его не посещают озарения, не ходит Огонь по алтарю и причастной чаше, но служится ясно и светло, и он - ясен в себе, спокоен, исполнивший долг сего дня
Окончив службу и отпустив братию, наказав иным, что следует ныне сделать, он, наконец, принял гонца. За трапезой выслушал послание митрополита. Взглянул в лицо посланца. И только отпустив гонца, задумался, суровея лицом.
Брат Стефан вошёл в келью, высокий, седой. Оба довольны литургией и сейчас сели рядом, и Сергию - хорошо, ибо он чувствует, что в сердце Стефана уже нет прежней гордыни, и понемногу воцаряется Покой. Гордыню сердца победить труднее всего! И иногда надо положить всю жизнь, чтобы и тут одолеть лукавого.
– Владыка вызывает к себе!
– сказал Сергий, и Стефан склонил голову, догадываясь о замыслах Алексия, скосил глаз на брата, и Сергий, отрицая, покачал головой.
– Пойду в ночь!
– сказал он, и Стефан снова склонил голову: "Никого не возьмёшь?"
Сергий, поведя головой, ответил: "Нет!"
Братья молчали, и Стефан, наконец, встал и поклонился брату. И Сергий ему ответил поклоном, присовокупляя:
– Скоро вернусь!
А снег идёт, и Сергий стал перед огнём смазывать охотничьи лыжи медвежьим салом.
Глава 25
Снег идёт, и Москва стоит сказочная, в рождественском уборе. Снег на прапорах, снег на шатрах, на опушках кровель нависли сугробы, снег на кровлях заборол городовой стены, шапки снега на куполах, все деревья стоят белые, укутанные серебряной парчой. Белы поля, белы дороги, едва наезженные, едва примятые розвальнями. И по белой дороге движется к Москве на лыжах монах с мешком за плечами. Он идёт, надвинув на лоб до глаз суконный куколь. Усы и борода у него - в инее, и глаза, разгоревшиеся на холоде, смотрят, щурясь, вперёд сквозь завесу порхающих снежинок. Он крестится на ходу, минуя часовенку. Чуть пригибаясь, съезжает по дороге с пригорка, и только сблизи, по морщинам, по седине в рыжеватых волосах, потускневших с годами, по движениям жилистого тела можно догадаться, что путник - не молод, но ещё в поре доброй рабочей старости, ещё не слаб и не ветх деньми.
На подходе к Москве путника встречают. Он кивает, благословляет кого-то, но продолжает идти. Ему хочется заглянуть в Симонову обитель, перемолвиться с друзьями, повидать племянника. Но его торопят, и Сергий решает всё это сделать на обратном пути. В улицах, где густеет народ, перед ним падают на колени, а в сенях владычного дворца сразу несколько клириков и служек, кидаются ему на помощь, чтобы убрать лыжи, принять торбу, дорожный вотол из сероваляного сукна и посох.
В днешней встрече заметны особые почтение и поспешливость, не виданные им раньше, и Сергий, уведавший, почему позван Алексием, укрепляется в своих предчувствиях.
Ему предлагают отдохнуть, ведут в трапезную. Ему намекают, что и князь Дмитрий ждёт благословения Сергия, и он кивает. Он собран, хотя слегка улыбается, и тогда его худощавое лицо становится похожим на лицо мудрого волка, и взгляд, загадочно-далёкий, отстранённый, настолько невыносим и всеведущ, что келейник, взглядывая, тупится и опускает голову, поминая сразу все свои грехи и греховные помышления.
Леонтий встретил радонежского игумена на верхних сенях.
– Владыка ждёт!
– ответил на немой вопрос Сергия и, приняв благословение старца, пропустил его перед собой. Что - это? Или общее восторженное почтение москвичей так завораживает всякого, но и Леонтию почти страшно сейчас находиться рядом со знакомым издавна игуменом, страшно ощущать токи, исходящие от него, и он вспоминает ту болящую женщину, которая прикоснулась сзади к одежде Учителя Истины, забрав себе частицу Его силы.
И вот они - вдвоём и одни. Оба стоят перед божницей и молятся. Алексий волнуется, Сергий спокоен. Алексий не может сосредоточить себя на святых словах, ибо от Сергия исходит нечто отталкивающее его. Троицкий игумен весь словно круглый камень в потоке чужой воли, мимо которого с пеной и брызгами пролетает, бессильная сдвинуть его, вода человеческого желания.
Наконец завершили. Алексий ещё досказывал слова молитвы, гневаясь и приуготовляя себя к спору. Он начал не вдруг, говорил витиевато, украсами, вдруг умолк, стал говорить об угасании сил, о том, что у князя - Митяй, что это - страшно, если животное, плотяное, чревное начало возобладает в русской церкви. Тогда всему - конец! Сергий смотрел светло, с верой, и образ Митяя сник, погас перед этим мудрым взором, ушёл куда-то вбок. Алексий, наконец, не выдержал и сказал, что волен назначить себе восприемника, что уже говорил с князем, что Сергию достоит принять новый крест на рамена своя и свершить новый подвиг во славу родимой земли и к вящему торжеству церкви Божьей. Что он, Алексий, содеявает Сергия епископом, в знак чего просит его принять золотой крест с парамандом и надеть на себя. Но Сергий отвёл руку Алексия.
– Аз недостоин сего. От юности своея не был я златоносцем!
– сказал он.
Алексий разволновался, стал исчислять достоинства Сергия, волю страны, хотение князя, смутные события в Константинополе, опасность от латинов, наскоки Киприана и гнев князя против ставленника Филофея. Стал описывать опасность со стороны Литвы, грозную, едва отодвинутую, но и до сего дня нависающую над страной. Наконец стал упрекать Сергия в гордыне и требовать смирения и послушания.
Сергий улыбнулся. Он не был смиренен никогда! Хотя и смиряет себя вседневно.
Может, в этой борьбе и состоит искус жизни монаха?
– Владыко, - сказал он.
– Пойми! Сказано: "Царство Моё– не от мира сего!" Я - инок. Ты баешь, князева воля! Но князь Митрий не престанет быти князем московским никогда, игумен же Сергий престанет в ином облике быти тем, что он есть ныне и чем должен быть по велению Божию!
– Ты - высокого боярского рода!
– сказал Алексий с упрёком и покраснел, зарозовел, опуская голову. Ему стыдно сказанного. Игумен Сергий уже давно возвысился над любым мирским званием, доступным смертному... Но он вновь стал настаивать, говорить страстно и горько, умолять, убеждать, грозить...
– Владыко, - сказал он.
– Егда хощешь того, я уйду в иную пустынь, в иную страну, скроюсь от мира, но не принуждай мя к служению сему! Довольно и того, что принудил быти игуменом!
И Алексий вскипел. Ведь тогда, прежде, сумел, согласил он Сергия! Не уже ли не сможет теперь? Он стал просить, молить, настаивать:
– Сыне! На тебя, в руце твоя, могу и хочу передати судьбу Святой Руси! Святой! Внемлешь ли ты, Сергий?! Никто, кроме тебя, не подымет, не примет и не понесёт сей груз на раменах своих! Я создал власть, да! Но духовную, высшую, всякой власти земной основу Святой Руси, Руси Московской, кто довершит, кто увенчает, сохранит и спасёт, ежели не будет тебя? Кто? Скажи! Я стану на колени пред тобой, и вся земля, весь язык станет со мной! Пусть раз, раз в истории, в веках, в слепительном сне земном, в юдоли скорби и мук проблеснёт и просветит зримое Царство Божие на Земле - святой муж на высшем престоле церковном! Сергий, умоляю тебя!