Светоч русской земли
Шрифт:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
О том, что мира не будет, что Орда Мамая уже двинулась, Дмитрий узнал во время покоса. Сбрасывая верхнее платье на руки прислуге, прошёл в горницы. Евдокия бросилась навстречу. В озабоченное лицо жены сказал:
– Ордынцы идут на нас! Мамай! Всема! Всей Ордой!
И прошёл в детскую, к сразу обступившим и облепившим отца малышам. Сел. "Вот оно!" - подумалось. Принял на колени двоих, глянул в глаза Василию.
– Нам с татарами ратитьце придёт!
– сказал он.
И отрок, узрев тревогу и хмурь в глазах отца, тоже острожел и побледнел
Евдокия, отстранив мамку, хлопотала около него, подала рушник, повела в трапезную и всё заглядывала в глаза своего лады.
– Может, откупимся?
– сказала она, наконец.
Он глянул, смолчал и мотнул головой, не переставая жевать. Желваки ходили под кожей. Весь был свой, привычный, любимый, упрямый, ведомый до последней жилочки, до вздоха. И когда, отодвигая блюда, посмотрел ей в глаза, сказал:
– Еду к Сергию!
– она склонила голову. А он, чуть опустив плечи и отяжелев станом, досказал.
– Бренка позови! А боле никому о том не надобе!
И тоже поняла, кивнула головой.
Шёл дождь. Туча нашла нежданно. Замглилось к вечеру, и уже перед сумерками по небу пошли облака, гася ленту вечерней зари. Дмитрий кутался в дорожный вотол и молчал. С воротней сторожей разговаривал Бренок. Об отъезде князя, кроме Евдокии, знали лишь несколько холопов да княжий духовник, Фёдор Симоновский. За воротами Кремника тронулись рысью, а выехав из города, пошли намётом, и Дмитрий, обогнав Бренка, скакал впереди. Скакал сквозь ветер и ночь, несколько раз чуть не соскользнув и не полетев с седла, но всё не умеряя бега лошади, пока вымотанный жеребец, мотая головой и храпя, уже не слушая ни стремян, ни удил, перешёл с намёта на рысь.
После первой подставы, когда сменили коней, князь снова погнал скакуна, и Бренок едва поспевал за ним, а дружина растянулась далеко по дороге. И снова Дмитрий молчал, и ветер бил ему в лицо, а в сумрачном небе открывались провалы, полные роящихся звёзд. На очередной подставе, когда меняли коней, Бренок увидел, что князь даже с лица спал. Распорядился подать князю чистую нательную рубаху, рубаха князя была волглой от пота и вся - хоть выжми.
Небо легчало, в разрывах туч бледнела, яснела, отдаляясь, предутренняя глубина, а когда от Радонежа повернули уже по лесной тропинке на монастырь, по окоёму поплыли розовые перья и осыпанные светом, потерявшие вес облака двинулись, освобождая небосклон. И уже овеяло золотом края облаков, и в пламя рассвета влился звон колоколов обители Святой Троицы.
Спрыгивая с седла на дворе монастыря, князь качнулся, но устоял, подхваченный стремянным. Бренок после семидесятивёрстной скачки почувствовал себя впервые мгновения нетвёрдо на ногах.
К ним подошёл придверник. В храме, что высился над обрывом, в облаке света восстающей зари, шла служба. Князя с дружиной вскоре пригласили к обедне.
Пригибая головы и крестясь, они толпой вошли в храм. Сергий служил и, глянув на князя, продолжил читать. Пел хор. В оконца золотыми столбами входило солнце. Дмитрий стоял сумрачный, изредка осеняя себя крестным знамением, не думая ни о чём. В нём ещё не окончилась, ещё неслась, будоража кровь и темня сознание, скачка в ночи.
Пел хор, и со звуками, то взмывающими ввысь, то упадающими, входила в князя ясность этого места. Службу Дмитрий знал, ценил и понимал и потому, даже не мысля о том, сравнивал громогласное служение покойного Митяя и ангельское ведение службы Сергием. От лица Сергия шёл Свет, иногда, мгновениями, видимый, и монахи, собравшиеся тут, служили и молились самозабвенно.
Глава 2
Нынче стало честью для многих, основывая монастырь, просить в настоятели кого-нибудь из учеников Сергия. И уже в дальних северных палестинах духовно ратоборствовали ученики Сергея. Недавно один из них, Стефан Храп, отправился на Печору, к зырянам, и, слышно, даже составил азбуку для этого народа, чтобы преподать свет веры Христовой новообращённым на родном для них языке. А теперь великий князь стоит в церкви обители Святой Троицы, проскакав семьдесят вёрст от Москвы за единый дух, видно, не с малым делом явился он к Сергию! Стоит и внимает службе, и ждёт, и вот подошёл к Сергию, и Сергий сказал ему, исповедав и накрывая голову князя епитрахилью:
– О скорби твоей ведаю, княже! Но будь твёрд в избранном тобой пути!
И Дмитрий испугался: он ведь об этом ещё ничего не сказал!
Вслед за князем к игумену подошёл Бренок и прочие дружинники, для каждого у Сергия нашлось слово, то доброе, то строгое, и тогда настоятель хмурил брови, и лицо становился иконописно-суровым. К причастию Дмитрий подошёл не прежде, чем причастился последний из братии монастыря, и Сергий, глазами, одобрил смирение великого князя.
Михаил Бренок с беспокойством посматривал на князя, ожидая обычного у Дмитрия нетерпения и от нетерпения - гнева. Но князь принимал всё как должное. И когда уселись за скромную, скудную трапезу, то и тут Дмитрий не нахмурился, не повёл бровью, а ел, как и все. Хлебая варево и думая о своём, без спору приняв то, что Сергий будет говорить с ним, когда захочет, а не когда захочется князю. На Бренка, когда, окончив трапезу, они прошли в келью настоятеля, Сергий посмотрел, с тенью сожаления на лице, и потом отвёл глаза и уже больше не смотрел ни разу.
В келью вошли какие-то иноки. Сергий урядил с ними монастырское делание и повернул лицо к князю. Бренок встал и вышел во двор. Князь и игумен остались одни.
Наступило молчание. Что-то потрескивало. Пищал комар. Где-то едва слышно возилась мышь. И Сергий смотрел на князя. И всё успокоилось, всё пришло в Истину, являя своё истинное лицо. Там, на Москве, суета, роскошь хором, городское многолюдство, кипение страстей, блеск одежд. Всё это ушло и отошло в сторону. Истина была здесь, в этих стенах, в этой печи, в аспидно-чёрном потолке, в ряднине на лавке, где спал Сергий, в немногой утвари, в двух-трёх книгах, которые, как и икону, не трудно засунуть в торбу и унести с собой вместе с долотом, ножом, насадкой для лопаты да топором. Вот и вся снасть, потребная в этой жизни, чтобы жить, добывать себе пропитание и ежедневно молиться Господу. И выше этого нет ничего, а всё остальное - тлен, утехи плоти, суета сует! Хотя бы ради того, иного, велись войны, гибли люди, пеплом обращались сёла и города. И что скажется тут, что скажет хозяин этой кельи на вопрошания великого князя, ослабевшего перед главной трудностью жизни? Что скажет ему муж, всё имущество которого можно унести в торбе на плечах, сокрывшись в иные, неведомые Палестины, если придёт беда на эту землю? Скажет ли он о суете и бренности земных богатств? Посоветует ли князю склонить голову, не кичась гордостью, миром решить спор с Ордой, уступить и отступить, сохранив жизни ратников и не ввергая смердов в новое пламя войны? Он - здесь, теперь - хочет внятного совета, который мог бы дать и дал бы ему боярский синклит. И не совсем понимает, что за этим не стоило приезжать в обитель к Сергию. Но он и не для одного этого приехал. Он - смущён, он, может, впервые в жизни понял всю строгость бытия, может, он и прибыл к Сергию для ободрения? Но инок, сидящий напротив, ведает иное, недоступное князю. Он уже сказал однажды покойному Алексию: "Гордыней исполнена земля". Он знает, что и для земли, для всего языка надобны, как и для одного человека, часы покаяния, и даже крестной муки, если эта мука способна просветить и возвысить Дух. Сергий ведает, что для восстающей к Горней славе земли настала пора Покаяния, что гордыня, ослепившая русский язык после успехов нынешнего государственного созидания, внесла рознь и нелюбие в души русичей и нужна жертва, чтобы очистить от скверны и сплотить народ, который только тогда сможет взойти к грядущим высотам своей славы. И что на него, Сергия, направлен сегодня перст Господа, велящий изречь слово Истины земле и её игемонам, князю и русскому языку. Изречь и послать на смерть многие тысячи, чтобы на той крови, пролитой на рубежах родимой земли, поднялось дерево Дружества и Любви друг к другу русичей, граждан Руси, воскресшей из праха и тлена минувших лет.
Сергий молчал и думал. И князь молчал, ждал. Потом сказал:
– Орда уже выступила в поход!
Сергий кивнул. Он знал, с чем к нему приехал Дмитрий.
Сергий думал, полузакрыв глаза. Он ведал всё о князе, и заносчивость, и упрямство, и порой недалёкость повелителя Москвы открыты Сергию. Но Сергий знал и то, что переиначивать, насиловать судьбу нельзя и тут. Дмитрий - таков, каков он есть, и иным он быть не может. Жаль его молодого спутника, лицо которого уже овеяно тенью близкой кончины, но и здесь поделать ничего нельзя. Да! Помимо свободы воли у каждого из нас есть своя судьба, и эту судьбу нельзя изменить. Судьбу! Но не волю, не право действования, данное Господом Своему творению. И сей князь при всех своих несовершенствах верит Господу, и в том - его спасение и спасение земли!