Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

На третий день они переезжали в монастырь Иоанна Предтечи, где для них были уже приготовлены более удобные и более вместительные хоромы, где была баня и где он узнал от тамошних русичей, что епископ Фёдор - жив и уже прибыл в Царьград.

Глава 22

Епископ Фёдор в отличие от своего отца и дяди не мог похвастаться крепким здоровьем. Встать с ложа болезни после истязаний Пимена ему помогли воля и долг. Он должен был оказаться достойным своего наставника, Сергия, должен был встать и достичь Константинополя, чтобы не дать Пимену возможности

снова подкупить греков и остаться, после всего содеянного им, на престоле духовного водителя Руси. Теперь Фёдор, испытав это на себе, верил жалобам сельских попов, обираемых Пименом, что владыка за недоданное серебро мучил и истязал иного пресвитера, оставляя его чуть живого. Теперь он уже не дивился исчезновению из московских храмов многих ценных святынь, поддельным камням на месте драгоценных, утерянным окладам, исчезнувшим яшмовым потирам и прочем, о чём ему докладовали ропщущие на Пимена доброхоты Фёдора. Фёдора Пимен также ограбил, отобрав у ростовского епископа всё серебро, посуду и даже книги, оставив в одной сорочке. Но свет не без добрых людей! Нашлись русские и армянские купцы, снабдившие Фёдора деньгами и дорожным припасом, нашёлся корабль, и, пока Пимен с синклитом отстаивался в Пандораклии, Фёдор, держась противоположного, северного берега Греческого моря, на утлом судёнышке сумел почти обогнать корабль Пимена и, высадившись в Дафнусиях, достиг Константинополя на второй день после Петрова дня.

Пименовы русичи бродили по ипподрому, когда Фёдор, пропылённый и измученный, сползал с мула во дворе Студитского монастыря. Киприан, увидев костистое лицо племянника Сергия, его провалившиеся, обведённые чернотой глаза, вздрогнул, ещё ничего не ведая. Доковыляв до кельи, Фёдор свалился на лавку и сказал:

– Мучил меня! В Кафе! На дыбу вздымал и обобрал... Дозволь, владыка, сниму рубаху и покажу тебе язвы те, их же приях от мучителя своего!

Он, недоговорив, начал заваливаться на бок, и Киприан, подхватив Фёдора, крикнул служку, повелев позвать врача и кого ни то из патриарших синклитиков, чтобы засвидетельствовать следы злодеяния Пимена.

На престоле духовного главы Московской Руси сидел убийца, а, может, и не совсем нормальный человек, который мог, дай ему волю, подорвать всё церковное строительство Владимирской Руси.

"Как князь не узрел сего?" - ужаснулся Киприан, удоволенный смертью великого князя Дмитрия, при котором, он уже понял это, путь на Москву ему был заказан.

Пока лекарь-грек колдовал над Фёдором, Киприан обмысливал послание патриарху Антонию с укоризнами и зазнобами против Пимена.

Глава 23

Пимен высадился сначала на турецком берегу и с помощью серебра заручился покровительством турок. В начале июля он переправился на греческую сторону, но в город не вошёл, остановившись на территории, принадлежащей генуэзцам, и оттуда послал разузнать, что творится в патриархии.

Посланные им русичи в пятницу были приняты патриархом Антонием. Внешне приём проходил пристойно. В намерения нового патриарха не входило затевать прю или нелюбие с русичами, тем более с далёким, но всесильным великим владимирским князем. Поэтому в грамоте, составленной два месяца спустя, покойного князя Дмитрия обеляли и оправдывали.

Прибывшим синклитикам, Игнатию и двоим чернецам, были предложены кресла. Говорили по-гречески. Собственно, от русичей говорил один Игнатий, чернец Пимена Михайло мог только понимать греческую речь, а азаковский чернец не понимал и того и сидел нахохлившись.

Русичи украдкой осматривали каменную хоромину, на их вкус неподходящую для патриарших приёмов. Игнатий, потея и путаясь, старался объяснить, почему Пимен не явился к патриарху. Он и сам этого не понимал.

Он не ведал и того, что как раз теперь между Пименом и его спутниками, Михайлой Смоленским и архимандритом Сергием Азаковым, началась тяжба. Тот и другой требовали свидания Пимена с патриархом Антонием. Пимен же шипел, ярился и не шёл на уступки. В конце концов, так и не побывав у патриарха и удостоверившись, что его враг, епископ Фёдор, в городе, Пимен отбыл на турецкую сторону, откуда начал тяжбу с патриархией, растянувшуюся на два месяца.

Он остановился в том же монастырьке, затерянном в распадине гор, где некогда останавливался с Фёдором.

...Они сидели за трапезой. Пимен жевал и посматривал на своих спутников. ("Предают мя!" - думал он.)

– Не смеют!
– бормотал он почти про себя.
– Это всё - Киприан! И Фёдор... ("Жаль, не домучил я ево!" - подумал он.)

Пимен глянул на Михайлу Смоленского. Тот жевал, отрезая ножом кусочки варёного осьминога и кладя их вилкой в рот, и смотрел мимо лица Пимена, время от времени отряхивая крошки хлеба со своей белой бороды. Он иногда кивал Пимену, думая: "Чего ж теперь? Уходил бы ты в монастырь, пока в затвор не посадили!"

Михайле было ясно, что после смерти великого князя Пимену на престоле не усидеть, а усвоенная раз и навсегда философия подсказывала смоленскому епископу никогда не противостоять велениям времени и судьбы. Пока Пимен был в силе, следовало не спорить с ним. Теперь же, после смерти Дмитрия Иваныча, Пимен должен был уйти, не споря и не прекословя. Жадности в собирании богатств, в цеплянии за должности и чины у мниха, которому нет нужды оставлять что-либо жене и детям на прожиток, Михайло не понимал. Он жил, и ел просто, не переменив своих привычек, с тех пор как сделался из инока Симонова монастыря епископом Смоленска, не малого среди русских городов. Он не одобрял торопливости Фёдора, как не одобрял сейчас упорства Пимена. Всё должно идти своим чередом, и долг человека - не споря подчинять себя Господнему повелению.

– Молчишь! Ты всё молчишь! Не я ли тебя рукоположил во епископа?
– ярился Пимен, отбрасывая рушник, которым вытирал пальцы.
– Референдарию дано! Иконому дано! Хартофилакту дано! Какая власть у их противу серебра русского?

Михайло, щурясь, глянул ему в глаза и смолчал. Говорить владыке про Господний промысел не имело смысла.

– И Киприан, и Фёдор - вороги мне! Зубами выи их сокрушу!
– выкрикнул Пимен.
– На суд вызову!
– Он обвёл взглядом лица сотрапезников: спокойное Михайлы и тревожно-сердитое Сергия Азакова.
– Сокрушу!
– повторил он.
– Грамоту ты повезёшь!
– ткнул он пальцем в сторону Михайлы.

Тот покивал, вытер губы убрусцем и спросил:

– Нынче ехать?

– Завтра...
– сказал Пимен.
– И не сблодить штоб! Голову оторву!

К ругани митрополита все привыкли, и Михайло склонил голову, сказав, поднимаясь:

– Приготовь грамоту, владыко! А я не умедлю.

Сергий Азаков посмотрел на него растерянно и завистливо. Ему хотелось съехать от Пимена и больше не возвращаться сюда. Уныл был монастырёк, зажатый между гор, не нравились турки, гордившиеся своей религией до того, что не понимали, как это остальной мир, познакомившись с исламом, не спешит воспринять учение Магомета. Не нравилось сидение тут, безнадёжное, судя по всему. Уж лучше было ехать туда, в Царьград, окунуться в гущу событий, спорить и требовать, подкупать и судиться, стараясь склонить на свою сторону патриарха Антония! Что Пимен высидит здесь? Что может высидеть? С турками пойдёт войной на Царьград?! Он встал из-за стола. Наши там сейчас ходят по святыням! Миряне, поди, толкаются в торгу, а ты сиди тут, с этим полусумасшедшим! Почто было имать Фёдора в Кафе? Волю свою потешить? Потешил! А теперича - плати! Суд... Будет тебе суд, скорый и праведный...

Пимен, высиживая у турок, терял своих сторонников.

Глава 24

Михайло Смоленский пришёл в монастырь Иоанна Предтечи шестнадцатого июля. Игнатий кинулся к нему с облегчением. Михайло ел, шутил, смеялся, видимо, отдыхая душой.

– Грамота у меня!
– сказал он Игнатию, - Фёдора с Киприаном на суд зовёт! Надобно посетить...
– Он глянул на Игнатия, оглаживая бороду.
– Патриарху сам отнесу, а ентим, Киприану с Фёдором, ты! А не то пошли Ивана Фёдорова, пущай повестит! И тебе докуки помене.