Светоч русской земли
Шрифт:
Теперь надо было слать и Тохтамышу с поминками - да утвердит на столе. Надо было... А Соня? Не потянет ли его дочь Витовта в католичество? Василий встряхнул головой: как только приедет в Москву, окрестим по православному обряду, и никаких францисканцев даже на порог не пускать! И ляшских панов, что понаехали с ним, удалить надо поскорее!
Из задумчивости его вывел боярин Боклемиш, засунувший голову в дверь:
– Батюшка! Игумен Сергий - к тебе!
– Пусти!
– Василий, одёргивая на себе рубаху, пошёл навстречу игумену. Слуга, которому он показал рукой на столешню, бросился за питьём и закусками. "Прежде так яро не бегали!" - заметил Василий, крикнув в спину холопу:
– Постное!
Впрочем, Сергий, обретя у князя накрытый стол,
Василий встретил Сергия в сенях. Тут же, при послужильцах и дворне, поклонился в ноги, принял благословение и поцеловал руку. Было радостно унизить себя перед Сергием и тем словно сойти с одинокой, обдуваемой холодом отчуждения княжеской высоты.
Когда проходили в горницу, оттуда с любопытно-испуганным лицом выпорхнула сенная боярышня, поправлявшая что-то на уже накрытом столе. Глянула на Сергия с князем и исчезла.
Василий предложил старцу кресло, указал на накрытый стол.
– Помолимся Господу, сыне!
– сказал радонежский игумен.
Помолились, сели к столу. Василий взялся за вилку, но, заметив, что старец не приступает к трапезе, отложил вилку, отодвинул тарелку и приготовился слушать.
Сергий пришёл к нему с наставлением, которое почёл для себя должным сделать, прежде чем отправиться в обратный путь.
– Избрали!
– чуть усмехаясь, сказал Василий.
– Едиными усты!
– сказал он, чтобы только начать разговор.
– Избрал тебя Господь!
– поправил его Сергий.
– Но помни, что духовная власть - выше власти земной. Не так, как у латинян, где папы воюют с цесарями, почасту облачаясь в воинские доспехи, ибо Иисус рёк: "Царство Моё– не от мира сего!" Но духовная власть - выше власти земной в Духе, выше благодатию, которую может излить на нас токмо она! В этом мире твоя власть - выше иной. Но и ответственность - выше, ибо тебе придёт отвечать пред Высшим Судиёй, пред Господом!
Сергий вздохнул, помолчал. В тишину, сгустившуюся ещё больше, сказал:
– Мы уходим! Ушёл Алексий, ушёл ныне и твой батюшка. Скончались или погибли на ратях иные многие, свидетели нашей молодости, соратники зрелых, дерзновенных лет. Скоро и мне ся придёт отойти к престолу Его! Вам - нести этот крест. Вам - не дать угаснуть свече, зажжённой пращурами. Вам хранить святыни и оберегать церковь Божию, ибо в ней - память, жизнь и спасение языка русского. Пимен уже не воротится из Константинополя. Тебе принять Киприана и жить с ним. И не забудь! Когда властители перестают понимать, что власть - это труд и властвовать - значит служить долгу и Господу, наступает конец и властителей, и языка. Помни, что с успехами власти, с умножением земли и добра в деснице твоей умножатся и заботы властителя. Отдыха не будет! И ты не ищи отдыха. Господь уже дал тебе, сколько надобно, дабы жить и творить волю Его. Сего не забывай никогда! Усиливайся, трудись, по всяк час совершай потребное делу, но не заботь себя излиха утехами плоти, ни величанием, ни гордыней, ни суесловием. Помни Заповеди и высшую из них - Заповедь Любви! И молись...
Сергий говорил, глядя мимо лица Василия. Его глаза, устремлённые вдаль, посветлевшие и поголубевшие за последние годы, казались двумя озёрами Запредельной Страны.
Василий чувствовал, что для троицкого игумена земные заботы - ничто, что он уже постиг То Высшее, перед Которым пышность церемоний, блеск оружия и ряды воинств, роскошь и сила - ничтожны. Он знал, что всё это может обрушиться во мгновение ока, едва пошатнётся То Вечное, Которое определяет бытиё царств и царей. И он говорил Василию из такого далека, остерегая и наставляя в земном, обыденном и суедневном, что порой становилось страшно и не верилось уже, что перед лицом Этой Силы возможны земные радости, что продолжает что-то значить суета земного бытия, которая живёт и вскипает там, за стенами дворца, на посаде и в торгу, что где-то всё так же бьют молоты по раскалённому железу, рассыпая снопы искр, окалину и железный чад, что где-то постукивают топоры, вертится стан резчика, на котором обтачивают и полируют изделия из клыков тех зверей, что привозят с севера. Что где-то мнут кожи, треплют лён, где-то ткут, стуча набилками, где-то работают золотошвеи, где-то пекут хлеб и стряпают варево - до того всё сущее казалось ничтожным и временным перед безмерной Высотой!
"А что я содею, ежели Сергий повелит мне сейчас отречься от дочери Витовта?
– подумал Василий со страхом.
– Что отвечу и возражу ли я ему?" И не нашёл ответа.
На улице, когда он провожал Сергия, уже сгущалась мгла.
– Останься!
– попросил Василий.
Сергий отмотнул головой.
– Заночую в Симонове!
– сказал он, и княжич склонил голову, понимая, что Сергию будет лучше там, с собеседниками и друзьями, нежели здесь, среди роскоши княжеского двора. Вернувшись, прежде чем лечь, он долго молился, стоя перед иконами.
Глава 2
Сразу навалились дела, колгота в Великом Новгороде, спор Бориса Кстиныча с сыновцами в Нижнем Новгороде, болезнь матери, смутные вести из Орды (Тохтамыш отбыл на войну с Темер-Кутлуем!). А тут новый пожар Москвы. Кремник выгорел почти весь, хоть Василий сделал всё, что мог, много раз бросаясь в огонь. Впрочем, то было, казалось, последнее испытание. Фёдор Кошка прислал радостного гонца: скачи в Володимер, едет посол Шихомат сажать тебя на престол!
И всё-таки испытания не кончились. По возвращении в Москву Василий узнал, что дядя Владимир Андреич с сыном, боярами и казной уехал в Серпухов. Всё приходилось начинать сызнова! И Соня не ехала! Передавали, Ягайло опять удерживает Витовта у себя.
В конце октября из Царьграда дошла весть о смерти Пимена и о поставлении Киприана. Москва строилась, торговала, гуляла, молилась в церквях, по субботам парилась в банях. Боярыни, как и посадские жёнки, сходились на беседы и супрядки, судачили о семейных делах да вышивали золотом, и Василий гадал: по нраву ли будет дочери Витовта, избалованной пирами, танцами да рыцарскими ристаниями, такая жизнь?
Обрадовал Владимир Андреич, приехал мириться. Сказал:
– Батько Олексий, покойник, был прав! Должна быть единая власть на Руси!
– Всплакнул. Без него на Москве умерла мать.
Город обрушил на Киприана лавину радостных кликов и перезвон колоколов.
Недалеко от княжеского дворца Киприан надумал вылезти из возка и пройти последние сажени пешком, и - к счастью. Великий князь встречал его тоже пеший и на улице. Киприан благословил Василия, а за ним выстроившихся в очередь братьев и сестёр князя. Опираясь на руку князя, взошёл на крыльцо, где его приветствовала одетая в траур Евдокия, поднёсшая митрополиту хлеб-соль. Мог ли он ещё недавно даже надеяться на подобную встречу!