Светоч русской земли
Шрифт:
И как знать, откажись он ныне от крещения - и вся Литва вернулась бы к языческой вере. Ведь ещё жив укрытый в лесах жрец Лиздейка, живы вайделоты и сигеноты, тилусоны и лингусоны... Но в Вильне половина жителей - православные, которых не повернёшь к старой вере, но православные - вся Белая, Малая, Чёрная и Червонная Русь. Так, может, Витовту стоит вспомнить своё крещение по православному обряду?! Но замки и турниры, но роскошь процессий, но этикет королевских и герцогских дворов, но надежда, пусть смутная, что Ягайло умрёт, так и не произведя потомка мужского пола, и его поляки изберут королём... И потому Витовт оставался
Рыцари уже собирали войско для похода на Вильну, между тем как в плену дети великого литовского князя только-только узнали от рыцарей об измене отца.
– Наш отец сильный, он всех разобьёт!
– сказал старший.
Мальчики сидели, прижавшись друг к другу, в каменной сводчатой келье, с забранным решёткой окном, поднятым так высоко, что в него ничего не видно, кроме неба да изредка пролетающих птиц.
– И Ягайлу?
– спросил младший.
– И Ягайлу!
– И немцев?
– И немцев!
– А мы должны умереть?
– Давай умрём, как герои!
– насупившись, сказал старший.
– Давай!
Наступило молчание.
– Брат, мне страшно!
– сказал младший.
– Мне тоже!
– сказал старший.
– Ты только не плачь! Когда придёт палач, только не плачь! Литвин не должен страшиться смерти!
– А матушка наша узнает о том, как мы умерли?
– Узнает. И отец узнает. Он отомстит им!
– Брат, обними меня, а не то я опять заплачу! Соня не видит нас сейчас!
– Соня теперь - в Москве!
– Её уже не достанут рыцари?
– Не достанут!
– Ты помнишь, какое у нашего рыцаря было злое лицо, когда он говорил о батюшке?
– Батюшка многих рыцарей убил и взял, говорят, два замка!
– Теперь они нас не простят?
– Не простят!
Наступила тишина.
– Я не хочу умирать!
– сказал младший.
– Я тоже не хочу, - сказал старший брат.
– Но мы должны... Нам нельзя уронить честь отца!
– Брат, а батюшка любит нас? Почему он нас не спас отсюда? Выкрал бы сперва, а потом убивал рыцарей!
– Любит! Только не говори об этом!
– ответил старший.
– Он не мог поступить иначе. И наверно, не мог нас спасти. Его бы убили тогда!
– Мы погибаем за него?
– Да.
– Когда нас придут убивать, ты обними меня покрепче! Обещаешь?
– Да. И ты меня обними. Я тоже боюсь. Но немцы не должны этого видеть. Мы - литвины!
Молчание... растянувшееся на годы. У Витовта больше не было детей мужского пола. Он не бросил Анну, не завёл себе новую жену. Он дрался за королевскую корону, не имея наследников. И тут Ягайло оказался счастливее его!
Но двадцать лет спустя на поле Грюнвальда Витовт, захватив в плен двух рыцарей - Маркварда фон Зальцбаха, командора бранденбургского, и командора Шумберга, - казнил их. Это были убийцы его детей.
Да! Витовт воссоздал Великое Литовское княжество и потщился и Русь захватить в свою руку. Вновь и опять власть силы схлестнулась с властью, поддержанной церковным преданием. И власть, опирающаяся на Духовную основу, оказалась устойчивее в череде грядущих веков. А кто созидал Духовную основу Святой Руси, Руси Московской, тот муж умирал. Ему тоже подошёл срок земного существования, трудов и дел, продолженных и частично завершённых его племянником, Фёдором. Дольше жить на Земле ему уже не было надобности.
Глава 8
Сергий предупредил братию о своём успении за полгода, назвав день, в начале апреля. Приближалась смерть, конец сущего, земного бытия. Гамлетовских размышлений у него не было. Он знал, что Тот мир есть. Оттуда нисходили знамения, поддерживавшие его в земной юдоли. И знамения были добрые - они подтверждали то, что заботило его больше всего. Обитель Святой Троицы и иные насаждённые им обители будут существовать и множиться. Русь процветёт и расширится, невзирая на литовскую угрозу, которая подступит не теперь, не ныне, не с Витовтом, а потом, когда Литва ли, ляхи ли будут рваться в стены обители Святой Троицы, проламывая стену храма, как привиделось ему в одном из видений.
Он уже заранее выбрал и назначил грядущего троицкого игумена. Никон, бывший до сего дня келарем обители, сумеет заместить его в этом звании. Всё будет по-иному уже. Никон со временем возведёт каменный храм на месте их лесного жития, и будут тысячи паломников из разных земель России, и гроб они ему свершат из камня, вместо того, дубового, приготовленного им для себя своими руками. Но пусть! И это - нужно, чтобы православная вера жила и крепла в Русской земле. Всё созданное им передано людям. Что же он уносит с собой? Воспоминания!
Сергий теперь, ради телесной слабости, сократил труды на огороде монастыря, куда выходил на малый час поковырять мотыгой землю, и в свободные от службы и обходов монастыря часы сидел с раскрытой книгой на коленях, но уже не читал, думал. Вспоминал, перебирая события своей жизни, оценивая их той мерой, какой старался придерживаться всю жизнь, мерой жизни Спасителя. Евангелие, лежащее у него на коленях, он знал наизусть. Воспоминалось и великое и малое, подчас даже смешное: мужик с лошадью, встреченный им на дороге, старуха-ворожея, отец-крестьянин с обмершим на морозе сыном, которого он посчитал умершим, скупые, хитрые и доверчивые, злобные, ищущие святости или глума прихожане, усомнившийся греческий иерарх, лишённый не надолго зрения... Все они проходили перед его взором чередой.
Он вспоминал своих сподвижников, уже ушедших Туда: Михея, Симона, Исаакия-молчальника. Думал о Стефане, ставшем молчальником и почти не выходившем нынче из кельи, и тёплое чувство к брату, так и не преодолевшему себя до конца, колыхнулось в его душе. На днях он заходил к нему в келью, разжёг угасавший огонь. Брат лежал и молчал. И было неведомо, видит ли он Сергия, понимает ли, кто к нему пришёл. Но приблизился час молитвы, и Стефан, высокий, иссохший, белый как лунь, поднялся и встал на молитву, шевеля губами. Сергий, став рядом, тоже молился про себя.