Светозары
Шрифт:
Я присел у воды на мягкую холодную кочку. Пахла рыбой, камышовой гнилью, мокрым песком, с озера тянуло прохладой глубинных вод. Оно подвижно и мрачно, потому что небо снова завалено темными тучами, издали, с востока, надвигается, разбухает аспидная чернота, — и водный простор кажется диким и древним, как на картинах о временах варяжских.
Мне вспомнилась Марьяна и рассказ ее о страшной своей судьбе, — мне всегда «везло» на встречи с горемычными, обиженными судьбою людьми, — и охотничье мое горе с неудачными выстрелами показалось теперь настолько маленьким и смешным, что я тут же о нем и позабыл. Передо мною стоял бледный, иконописный лик Марьяны, неизбывной печалью туманились ее зеленоватые прекрасные глаза…
Но как же все это соединить воедино, где найти такие слова, которыми можно было бы передать краски, звуки, запахи этой ночи, грозную варяжскую даль я беззащитное, ранимое сердце Марьяны?
Не-ет, стихами ничего этого не передать. Какие тут, к черту, стихи…
Глава 7
НА ЗАРЕ ТУМАННОЙ ЮНОСТИ
1
И все тянулась и тянулась эта необычайно теплая и долгая зима, с большими снегами и мохнатым инеем по утрам, с серенькими тусклыми деньками и темными до дикой черноты ночами, со скучными уроками и предэкзаменационной зубрежкой чуть ли не всего пройденного за десять школьных лет, с малыми радостями и привычными заботами о куске хлеба, с въедливым, неистребимым запахом силоса и навоза, который пропитывал одежду, когда после уроков помогал я матери управляться на ферме, с поездками воскресными днями за дровами или соломой, с редкими лыжными прогулками в матово-печальных мертвых полях, — все тянулась и казалась бесконечной эта странная зима, а весною я влюбился…
Весна пришла дружная и по нашим сибирским понятиям ранняя: уже в начале апреля, разогнав зимнюю хмарь, солнце прочно встало в голубом, до хрустального звона чистом небе, бойко ударила капель, вечерами в окнах наших деревенских избенок подолгу стали держаться багровые отблески сгоревшей зари, a снежный наст стеклянно хрустел под ногами, и за версту были слышны шаги в ночной тишине…
Потом в степи, на гривах, появились проталины, березы в редких перелесках воспаленно покраснели, словно от загара, и ветерок все чаще стал приносить дикие запахи полыни, тонкие нежные ароматы нагретой солнцем тальниковой и осиновой коры.
И вместе с природой стала как бы оттаивать, оживать душа. И на каком-то уроке, повернувшись, я вдруг увидел за партой наискосок очень красивую девушку. Она походила на татарку: черноглазая, смуглая, с черными жестковатыми волосами. Апрельское солнце било сзади в окно, и маленькие уши ее ало просвечивались. Она что-то писала, чуть склонив голову, смуглые щеки напряженно вздрагивали, будто хотела она улыбнуться.
Я залюбовался девушкой. Что-то пронзительно близкое было в ее напряженном лице, в этих влажно блестящих черных глазах, — что-то родное, уже испытанное мною. Где же, у кого видел я такие вот глаза: диковатые, блестящие черной влагой, будто заплаканные? Да, да, такие глаза были у красавицы Тамарки Ивановой, давным-давно, когда был я еще маленьким и всей своей детской душою потянулся почему-то к той взрослой в ту пору девушке.
Я продолжал украдкой наблюдать за одноклассницей, которая сидела наискосок от моей парты, и уже окончательно решил, что она действительно очень красивая. Вот так открытие! Ведь мы учимся с нею вместе с первого класса! Правда, одно время их семья куда-то уезжала на пару лет, но потом они снова вернулись в родную деревню.
Девушка, видно, почувствовала мой пристальный взгляд, быстро, пугливо глянула на меня и вспыхнула смуглым румянцем. И уж до конца урока время от времени, тоже украдкой, косила на меня черными своими глазами, а когда наши взгляды встречались, отворачивалась и краснела.
А
Ну, например. Прошлым летом, в какой-то праздник, собрались мы всем классом и пошли на озеро Горькое искупаться, позагорать. Это удивительное озеро находится за нашей деревней, с другого ее конца. Оно удивительно потому, что имеет совершенно круглую форму и летом, среди голой, выгоревшей степи, напоминает огромную, — этак километра четыре по диаметру, — серебряную чашу.
Но не в этом главное диво озера. Главное диво — сама озерная вода. На вкус она горько-соленая, и такой крепости, что купаться нужно осторожно, чтобы брызги не попали в глаза, иначе их начнет выедать, словно мылом или кислотой. Если на теле есть ранка, то в озеро лучше не соваться или, наоборот, скорее залезать в него. Попервости рану будет жечь, как раскаленным железом, зато сразу же, на глазах, она перестанет кровоточить, начнет затягиваться и подживать.
Мальчишками мы бегали сюда лечить свои цыпки. С весны, как только сходил снег, и до поздней осени ходили мы босиком. Кожа на подошвах затвердевала так, что безопасно можно было ступать на битое стекло. Зато тонкая кожица на ступне сверху не выдерживала, от жары, холода, росы она чернела и трескалась, и вот эти крохотные трещинки, из которых постоянно сочились сукровица и гной и которые нестерпимо зудели по ночам, — и назывались почему-то «цыпками».
Мы приходили на озеро Горькое, и надо было с такими ногами зайти в воду, напоминающую крепкий рассол. Думаю, что ступить ногами в кипяток гораздо легче. Ходить на озеро с лечебными целями мы старались поодиночке, чтобы товарищи не видели и не слышали, как ты воешь и корчишься от боли.
Вода в озеро перенасыщена растворенной в ней горько-соленой селитрой. Поэтому озеро не замерзает зимою, и ничто живое в нем не живет: ни рыба, ни лягушки, даже насекомые. Мертвая вода среди мертвых песчаных берегов. От селитры она плотна и тяжела, как ртуть. Волну на озере может вызвать только сильный ветер. Хлопай по водной глади ладонями, — и почти не поднимешь брызг. На воде можно лежать так же, как, скажем, на песке. Ложись на спину и, не шевеля ни рукой, ни ногой, покачивайся на тихой волне, читая книгу. А когда вылезешь на берег и обсохнешь на песке, то станешь серебристым, как рыба. Тело покрывается мельчайшим и блескучим слоем селитры.
Вот такое удивительное оно, наше озеро Горькое! Еще до войны, говорят, приезжали на озеро какие-то ученые чуть ли не из самой Москвы. Они определили, что вода в озере имеет лечебные свойства, особую же ценность представляют грязи. «Грязи» — это няша, которую легко можно достать, если зайти в воду и раскопать руками верхний песчаный слой. Под ним окажется дегтярно-черная маслянистая няша, а уж если рыть глубже, то можно докопаться и до селитры, — большие комки ее похожи на глыбы спекшейся серой соли.
Ходили слухи, что на берегу нашего озера будут строить какую-то лечебницу или санаторий. Но началась война…
Приезжали к нам ученые и после войны. И снова пошли разговоры насчет строительства санатория. Но… ведь такая глушь, от железной дороги и то больше полусотни километров…
А пока что на озере лечатся стихийно. Из ближних и дальних мест приезжают больные, увечные, страдающие ревматизмом и другими недугами, селятся в палатках на берегу, купаются, мажутся грязью. С собою увозят фляги горько-соленой воды, лагушки маслянисто-черной грязи. О чудотворных свойствах нашего озера далеко по округе ходят легенды. Но легенды — это штука такая… На самом же деле — иным помогает, другим нет…