Свидетельство
Шрифт:
— То есть как «яростно»? Неужто мы допустим, чтобы все тут сгнило?..
— Тс-с! Не об этом я. Заставить их работать надо… А только проводить, это в жизнь предоставьте коммунистам да русским!
Сакаи, изумленный, уставился на Хайду, который заговорщицки перемигнулся с Дороги.
— А ты соображай! — принялся он наставлять Сакаи. — Тут надо действовать тонко… Нам ведь не безразлично, что о нас население будет думать? Война протянется еще месяца два, не больше. Ну ладно, собрались они там, в Дебрецене, сколотили правительство, парламент. Распределили: столько-то мест — коммунистам, столько-то — соц-демам, столько — «мелким
Еще бы, конечно, понял Сакаи. Не понимал он другого. По правде говоря, он и прежде не видел разницы между коммунистами и социал-демократами Хорошо помнил девятнадцатый год, когда обе партии слились. Все, что происходило в партии после того, он считал вопросом тактики. И когда социал-демократические вожаки поносили коммунистов, он не принимал этого всерьез. Разве в годы войны они не одинаково болели за русских? И разве не русские освободили их всех? Или его дружба с Пали Хорватом порвалась, когда Хорват стал коммунистом? Молодой парень, только вступает в политическую жизнь, понятно, что он пошел к коммунистам!..
Между тем Хайду и Дороги заговорили о какой-то автомашине. Речь шла о грузовике типографии, забытом при эвакуации города во дворе дома на улице Вербёци. Перед самым началом осады шофер с несколькими приятелями загнали грузовик под свод подвального входа и замуровали его там. Теперь было в самую пору посмотреть, уцелела ли машина, и получить на нее лицензию от имени партии. Нужно было начинать доставку продовольствия из деревни.
— Понял, дружок? — подмигнул Хайду Сакаи. — Людям хочется хоронить только свининку, да притом в собственном чреве. И это будет лучшей агитацией, понял?
— Понял, — отвечал Сакаи без большой убежденности.
Четыре часа дня, но под тяжелым серым пологом туч вечерние сумерки наступили рано и быстро. Подняв меховой воротник пальто, надвинув низко на лоб мягкую шляпу с загнутыми полями и сунув руки в карманы, советник Новотный заспешил домой. Под мышкой у него топорщился туго набитый портфель: рабочий день короток, все время отрывают посетители, приходится каждый вечер работать дома, при свечке. В его ведении — общественные работы и квартирные дела. А в последние дни ему же передали еще и здравоохранение, и санитарный отдел. В городском управлении многие так и не могли взять в толк, почему Новотный не согласился стать председателем, предпочел быть заместителем. Может, из скромности, из уважения к политическим заслугам Немета? (Правда, Новотный и сам не работал при нилашистах, не являясь в управление с 16 октября, но все же именно Немет «помешал эвакуации, из города, угону в Германию миллиона жителей»). Впрочем, всем было известно, что в управлении теперь ворочает делами Новотный.
До площади Новотный и его шеф шли вместе.
— Шольцу бутыль самогонки прислали из Помаза! — поделился новостью Немет, и глаза его заблестели. — Пригласил отведать. Пойдешь?
— Не успеем обернуться до комендантского часа.
— Да кто его теперь соблюдает? Наконец, мы и там можем переночевать. Ну, идешь?
— Нет, спасибо, пожалуй, не пойду.
Новотный торопливо шагал по улице Аттилы, по «проселку»,
«Крысы, что ли?» — подумал он и брезгливо отпрянул в сторону. Однако его остановил испуганный, хриплый шепот:
— Господин советник, это я…
Понемногу свыкшиеся с полумраком подворотни глаза Новотного различили приземистую фигуру в дверях дворницкой. Кумич!
— Заходите, господин советник. Не бойтесь, здесь никого нет.
Ошарашенный неожиданностью встречи, Новотный, сам не зная почему, последовал за Кумичем. Только уже очутившись в кладовке дворницкого жилища, он пришел в себя. На полке в баночке из-под сапожного крема мигала коптилка. Крохотное оконце, выходившее в «световой колодец», было заставлено кухонной доской для раскатывания теста.
— Как вы осмелились вернуться сюда?! — грубо рявкнул Новотный.
Дворник испуганно заморгал. Он был оборван, невообразимо грязен и распространял вокруг себя вонь человеческих нечистот и еще чего-то кислого и затхлого. Лицо поросло многонедельной щетиной, волосы — как у дикаря, глаза — бессонные, налитые кровью.
— А куда же мне еще, господин советник? Должен я домой. Добро мое, жена… ну и с вами, господин советник, опять же потолковать хотелось…
Кумич говорил быстрым, торопливым шепотом, словно повторял заученный наизусть текст.
— У меня шурин один живет в Будафоке. Член нашей с вами партии. Сторожем работает в винных погребах Тёрлеи. Там я и скрываюсь, за бочками. Место надежное. Он меня каждый день навещает, есть приносит. Ничего, продержусь я там, пока воротятся…
— Кто вернется?
Лицо Кумича сделалось непонимающим.
— Стрельбу-то я слышу…
— Стрельбу?
— Весь день трясется земля. Там, в подвалах, хорошо слышно…
— Фронт недалеко. Под Эстергомом.
— Воротятся. Нескольких дней дело, говорят.
— Не вернутся сюда больше немцы.
На лице Кумича отразилось отчаяние. Казалось, он вот-вот расплачется.
— Воротятся, господин советник, ей-богу, воротятся. Знаете, сколько танков у них, оружие опять же секретное. Только теперь его и применяют. Вы же знаете: весны они дожидались. Затем я и пришел, затем ждал вас столько часов, чтобы с собой позвать, брат Новотный, господин советник… По зорьке пойдем, — торопливо зашептал он. — Дорога надежная. Места там на нас обоих хватит. Шурину я уже сказал, что брата своего партейного приведу с собой…
Лицо Новотного посуровело.
— Вы пьяны, Кумич, или совсем ополоумели?! С каких это пор я — ваш «брат»? Это я — то — заместитель председателя районного управления, один из руководителей демократических органов власти столицы! Да как вы смеете говорить мне такое? Как вы вообще осмелились показаться мне на глаза? Если завтра утром я еще застану вас здесь, в доме, я пришлю за вами полицию. Пьяный болван!
Новотный круто повернулся и ушел.
А Кумич хотел еще что-то сказать ему и даже зашевелил губами… Теперь он стоял испуганный, уставившись в одну точку, как пьяный или помешанный. Ему хотелось одного: исчезнуть, сгинуть. Или выбежать во двор и орать, ругаться, да так, чтобы завалился вконец этот хлипкий домишко… Но он просто стоял и смотрел прямо перед собой, вытаращив глаза.