Свидетельство

Мештерхази Лайош

— Ах, не говорите! Я похудела. Нос, подбородок заострились. Настоящая ведьма!

— Тогда приходится пожалеть, что король Кальман отменил ведьм, — пошутил Ласло, подсаживаясь к столу.

Магда поставила перед ним тарелку супа, положила кусочек хлеба.

— Вот вернулась, — продолжала Клара.

Ласло кивнул, хотя, по совести говоря, и не знал, что она куда-то уезжала из дому.

— Столько приключений, ужас! Я уж тут поразвлекла немного вашу соседку, — повернувшись к Магде, заметила она и горько, с иронией улыбнулась. — Ну да не хочу вам наскучить, как-нибудь в другой раз… Одним словом… — Клара махнула рукой и снова болезненно усмехнулась. — Бэлла просила меня передать… она шлет вам привет. Видите, не забыла она вас…

Ласло не знал, как ему

поступить, сделать вид, что он обрадован известием, или искренне дать волю своему гневу. «Шлет привет!» Это еще обиднее, чем если бы она вообще ничего не передавала. На один миг, словно пыль, взметенная легким ветерком, защемило в душе давно улегшееся чувство. Шлет привет… Из вежливости он все же спросил:

— Что с ней? Почему и она не вернулась домой?

— Ах, как она рыдала, бедняжка! Не знала, на что решиться. Андраша забрали в армию, ему не удалось отвертеться. Еще в октябре призвали, — впрочем, через два дня отпустили снова. А потом, уже в эвакуации, он новую повестку получил. Что поделаешь: приказ есть приказ. Верно?

— На запад бежали?

— Вообще-то она не хотела. Семейство старого графа очень хорошо относилось и к ней и ко мне тоже. Могли бы мы оставаться у них и жить, как у себя дома. Сами они тоже не хотели уезжать, вот только из-за Андраша. А в конце марта все это свалилось как снег на голову… Двадцать шестого марта — да, в этот день я говорила с Бэллочкой в последний раз… Все уже было погружено… Помчались они, не щадя лошадей, — сначала в Грац, а оттуда рассчитывали в Инсбрук пробраться. Там у графа какой-то родственник живет. Граф, вы знаете, англофил, из левых. Но все же решил, что там будет надежнее. — Клара пожала плечами. — А вообще тоже не мед: бегство, неудобства, неразбериха. И дальше так же. Не знаю, правы они или нет. Я, например, доехала до Сомбатхея, а там сказала себе: будь что будет, все равно мне ведь. И вот…

Ласло, не отзываясь, сидел, уставившись в пустую тарелку.

— Она вернется! С тем мы и расстались, что она вернется… сразу же, как только станет возможно. Ну и еще скажу вам… Она этого не передавала, но я знаю и поэтому скажу: она много, очень много думает о вас. Да и уехала-то она больше из-за ребенка, от бомбежек. Сто раз уже она пожалела об этом… и об истории с Андрашем. Ну да теперь все равно. Ведь война! И человек в ней подобен кленовому листку…

Клара все же не удержалась, стала рассказывать о своих злоключениях в Сомбатхее, о том, как добиралась домой; говорила она торопливо, отрывисто, но весьма оживленно. Даже посмеивалась. И только на губах у нее застыла все та же ироническая и болезненная усмешка. Время от времени Клара поглядывала на Магду, иногда подолгу задерживая на ней свой взгляд, наблюдая, как та спокойно убрала со стола, перемыла посуду, согрев воды, выкупала ребенка и пошла укладывать его спать. Тогда Клара, быстро наклонившись к самому лицу Ласло, шепотом спросила:

— Давно она здесь?

— В начале осады пришла. Скрывалась здесь. Мужа ее схватили. Сейчас руководит районным комитетом Национальной помощи. Ну, а квартир-то нет, вот она и осталась здесь. Умещаемся. Живем.

— Да, конечно! — Клара многозначительно, серьезно кивнула.

Ни за что на свете она не показала бы, будто в чем-то его подозревает. И только когда Магда вернулась на кухню, пристальнее прежнего осмотрела ее. Ведь Бэлла когда-нибудь вернется же домой: вот и будет о чем посплетничать! Так что сейчас нужно получше разглядеть эту… штучку. Хорошенькая, мордашка умная. На чей вкус, конечно. Боже, по сравнению с Бэллой!..

Магда продолжала отмалчиваться, не принимая участия в разговоре. Вскоре Клара стала прощаться.

— Одной-то вечером ходить по улицам сейчас не стоит, — заметил Ласло, но Клара и слышать не хотела о том, чтобы он ее провожал.

Женщины холодно пожали друг другу руки. И холодно попрощались: «До свидания». — «Пока!»

Было уже поздно, Ласло и Магда разошлись по комнатам, так и не поговорив ни о чем. А на следующий день, вечером, Магда сообщила Ласло о своем решении переехать на другую квартиру. Ласло удивился.

Почему? Разве плохо так, как они живут сейчас?

— От новой квартиры мне будет ближе к Национальной помощи, — объяснила Магда. — Тогда я и днем смогу забегать домой, проведать Кати… Хозяйка на новой квартире берется готовить, стирать и присматривать за девочкой… И вообщетак будет лучше.

Ласло пробовал возразить ей, но тут же испугался, что в нем говорит эгоизм и ему попросту не хочется самому заниматься домашним хозяйством. Но, пожалуй, больше всего он опасался объяснений с самим собой: почему он так боится одиночества и почему ему так не хочется расставаться с Магдой? Поэтому он проглотил все свои возражения, и следующую ночь Магда спала уже на новой квартире. А еще через два дня в квартиру Ласло явились две женщины — старая и молодая. Молодая была хороша собой, но рядом с матерью бросалась в глаза не красота, а удивительное ее сходство с безобразной старухой. Гостьи предъявили бумажку: ордер на вселение. На ордере стояла подпись Новотного. Женщины — мать с дочерью — до сих пор жили в уцелевшей части подвала в вилле Озди. Но теперь общественные рабочие, ремонтируя виллу, начали разбирать подвал, и женщинам нужно было предоставить жилье. Бэллы нет, решение заселить квартиры всех эвакуировавшихся на запад есть… Новотный поступил в полном соответствии с инструкциями.

Ордер был выписан двум женщинам: у молодой муж находился в плену, ей квартира полагалась вне очереди. Но потом выяснилось, что новых жильцов будет трое: вместе с двумя женщинами в комнату въехал еще и молодой офицерик, офицер новой армии. Его «неясное отношение» к новым соседкам Ласло было, впрочем, совершенно ясным.

Клара бегло поведала Ласло о своих приключениях в имении графов, в Сомбатхее, и на обратном пути домой.

Эти четыре месяца стояли особняком в ее жизни. Не имея подобного себе ни в ее прошлом, ни в будущем, они стали как бы отдельным, ни с чем иным не связанным эпизодом. О да! Пройдут годы, но она по-прежнему будет рассказывать об этом эпизоде, как рассказывают люди о днях осады, о концлагерях, о жизни в плену: маленькие истории, короткие, словно для анекдота, штрихи, из которых неизменно будет явствовать, какая она смелая и умная женщина, как хорошо она теперь разбирается в таких вещах, о которых раньше не имела и понятия. И в этих мелких подробностях вся ее история в целом мало-помалу растворится. И только по утрам, в полусне, будут настигать ее видения, бросая ее в холодный пот; и она вскочит с постели и поспешит в ванную, чтобы под душем вместе с липким, противным потом смыть с себя и липкие, противные воспоминания.

А было это все так. Из почти окруженного Будапешта они выскочили, даже не зная, что кольцо советских войск вот-вот сомкнется: нетерпеливые гудки машин и громыхание телег, в три-четыре ряда двигавшихся по Венскому шоссе, крики солдат заглушали шум приближавшегося боя. Их, правда, несколько раз останавливали, но у профессора, сидевшего за рулем, были отличные военные и гражданские документы, для новых же попутчиков в маленькой переполненной машине все равно уже не было больше места. За Дёром сутолока на шоссе спала, поехали быстрее и к вечеру были уже в Сомбатхее. На следующий день профессор, как обещал, достал Кларе машину с солдатом-водителем и отправил ее в Залу.

В имении графов Клару приняли очень сердечно, дали ей отдельную комнату рядом со спальней Бэллочки. Графский дворец оказался просто домом, типичным для деревенских помещичьих усадеб, но просторным и удобным внутри, теплым, с толстыми стенами и добротными печками, топившимися дровами. Зима пока еще не пришла сюда: не было еще ни снега, ни холодов, ни даже ветров, срывающих с деревьев жухлую осеннюю листву. И когда в перерыве между долгими ливнями проглядывало солнце, все вокруг: желтые пятна жнивья, коричневые пашни, черные полосы кукурузников, золотые с багрецой придорожные аллеи и крохотные рощицы лесов — горело в его лучах тысячью красок домотканой пестрядины, как бы уверяя: нет еще, не ушла осень! Но на село уже давно опустилось оцепенение и безмолвие зимы.