Свидетельство
Шрифт:
— С тысячи метров полотна, — продолжал Казар, — мы могли бы набрать сейчас рельсов — кусков рельсов — на триста погонных метров пути.
— Что-то не вижу я здесь вообще ни одного исправного вагона, — усомнился комендант, — даже оснований.
Казар улыбнулся.
— Это дело нелегкое — увидеть. На первый взгляд здесь сплошная спекшаяся масса… — И, словно поверяя великую тайну, шепнул: — Все, что уцелело, в основном — в туннеле.
Они шли молча. Затем комендант спросил:
— Вы — инженер?
— Да.
— Я тоже инженер, — улыбнулся комендант. — Только я работал не с железом, а с деревом.
Казар удивленно взглянул на коменданта, решив, что его плохо перевел переводчик.
— Я — инженер лесничества, — пояснил комендант, протянул Казару на прощание руку и одним прыжком очутился на откосе железнодорожной выемки.
Дальше их путь лежал по разрушенному, пустынному Дёрскому проспекту. Ласло и сам не понимал, почему даже зрелище тысяч трупов не вызывало в нем такого ужаса, такой кладбищенской безысходности, как эта грязная, заваленная грудами ржавого металла клоака. Видно, нервы опять сдают…
Безлюдные руины, серые фронтоны пялились в небо; кое-где — особенно над проемами окон — огонь, сожравший рамы, а затем и штукатурку, сделал ее бурой, как терракот. Между руинами боязливо тянулись кверху тоненькие и такие странные молодые побеги осиротевших деревьев. Да и они, деревья, тоже по большей части погибли. Их погребли под собою обрушившиеся дома, — перерубили пополам снаряды и мины. Вот толстый, в целый обхват ствол, иссеченный впившимися в него белыми осколками, — без ветвей, без кроны. Когда-то это, вероятно, было красивое, высокое дерево. Комендант остановился подле него, глазом знатока осмотрел, обойдя вокруг, и даже присел на корточки, изучая ствол, пока Ласло сверху глядел на узенькую змейку железной дороги и про себя повторял: «Не бывать здесь больше станции…»
— Взгляните-ка сюда! — позвал его вдруг комендант и негромко засмеялся. — Вот сюда смотрите!.. — Комендант указывал на небольшую припухлость на стволе дерева примерно в метре от земли. Вероятно, то был след давнишнего повреждения. Но из бугорка, тоненький, как червяк, уже выползал молодой побег, с забавной большой головой — почкой на неуверенно покачивающейся тонкой шейке.
— Распустится почка, и будет еще из нее дерево! При соответствующих условиях, конечно, — сказал комендант. — Давайте придем сюда дня через два — и, вот увидите, распустится почка! — Он распрямился, по-стариковски крякнув. — Жизнь сильнее смерти, видите! — И вдруг, словно только сейчас до него дошли давешние слова Ласло, возразил: — Это почему же не бывать здесь больше станции? Надо ее сделать, тогда она будет! Ты мне говоришь — не бывать, а люди вон… уже за дело принялись. Как зовут того парня?
— Какого?
— Ну, инженера.
— Казар.
— Казар, — повторил комендант. — Вот он и есть та самая почка, молодой побег. — Ласло с трудом понял в переводе его сравнение. — Да, если будут соответствующие условия… Казар — венгерская фамилия? Больно уж он на русского смахивает — белокурый, сероглазый. Чисто русский тип.
Ласло вспыхнул.
— Нет, — возразил он. — Казар — венгерская фамилия. Он и есть венгр… И таких, как он, среди нас, венгров, много.
Может быть, голос у Ласло прозвучал как-то особенно твердо, может быть, в нем зазвенела легкая обида, потому что комендант вдруг покосился на него и хитро подмигнул:
— Патриотизм — дело хорошее… Но только в том, как ты
«А в том, что ты сказал?» — подумал Ласло, но вслух не произнес.
— Почему здесь, на станции, нет партийной организации?
Вопрос попал не в бровь, а в глаз, и ответить на него было нелегко. Сечи или Пали Хорват, те, наверное, смогли бы. Ласло слышал как-то краем уха, что железнодорожники поддерживают связь с соседним районом. Но есть ли среди них коммунисты, он не знал.
— Это ведь не производство…
— Почему же не производство?
— Железная дорога, — пустился объяснять Ласло, — в целом — да. А отдельно взятая станция — это нечто вроде отрезанного хвоста…
Комендант покачал головой. Вероятно, он хотел что-то сказать. Но Ласло опередил его:
— Рельсы только тогда дорога, когда они связывают какие-то две точки. А просто рельсы — это еще не дорога.
— Но тот, кто и один рельс кладет на полотно, он ведь строит дорогу? Разве не так? — Комендант снова покачал головой. Видно, ему не хотелось затевать спор. Возле церкви на площади комендант остановился, протянул руку. — А ты, кстати, даже и не знал, относится ли станция к вашему району! — Он задумался. — Казар, говоришь? Вылитый русский… Ну, ладно. До свидания!
Ласло заторопился в партийный комитет. «Странный человек этот комендант, — думал он. — Вот так поговоришь с ним — и чувства удовлетворенности сделанным и самим собой как не бывало». Множество дел лежало на плечах у Ласло, и чувствовал он, что справляется. И радовался результатам. Медленно, трудно начиналась жизнь, — но она начиналась! Он гордился, видя, как опасные руины берут в подпорки или даже просто обозначают дощечкой: «Осторожно! Опасно для жизни!» Гордился, что картонажная выпускает «эрзац-стекло» из пергамента, что канализационщики кое-где уже вышли на улицу, что из-под хлама уже виден тротуар. Конечно, коменданту хочется, чтобы…
А в общем, у них с комендантом отношения хорошие. Может быть, комендант — этот пожилой человек с ершистыми волосами и ершистым характером — даже любил Ласло? Может быть, он и границу смотреть пригласил его не случайно?
За несколько дней до 1 Мая на станции выбрали заводской комитет. Привитая годами служебная дисциплина не замедлила сказаться: председателем избрали Сэпеши… В ответ деповцы выдвинули Казара, и он тоже прошел единогласно. Из деповских в список попал еще один старый слесарь. Остальные в заводском комитете были движенцы, в том числе хрипатый Мохаи.
Коммунисты ходили по домам, собирали жильцов, приглашали на первомайскую демонстрацию: «Пойдем в Пешт, будет пиво, соленые рожки. Английский парк откроют, директор его — Енё Тершанский [62] . По Кольцевому бульвару трамвай пустят… шестой, как и раньше! Все как один на демонстрацию! А в воскресенье, двадцать девятого апреля, утром, всем собраться в Хорватском парке. Объявляется день ударного труда по уборке развалин… Встретим праздник чистотой и порядком во всем районе!..»
62
Енё Тершанский (р. 1888) — венгерский писатель.