Свинец в пламени
Шрифт:
Вдруг снизу донеслась ругань. Кто-то ругался по-английски с немецким акцентом. Это была очередная перебранка обитателей нижнего этажа, и Куросима не обратил на неё внимания. Достав из кармана записную книжку, он стал листать её. Взгляд его остановился на фамилии сегодняшних посетителей Фукуо Омуры: Фусако Омура. Наши Лю. Ундзо Тангэ.
Версия каждого вполне правдоподобна. Но сам Фукуо Омура совершенно непроницаем. Куросима вдруг почувствовал, что в конечном счёте он не приблизился к выяснению личности Омуры, а стал ещё дальше от этой цели. Как же напасть на след? Версии Фусако Омура и Ундзо Тангэ в чём-то совпадают: в обоих случаях речь идёт о японском военнослужащем, не вернувшемся с фронта. Человек этот прожил на нелегальном,
Куросима чувствовал симпатию к Фусако Омура, но Ундзо Тангэ ему не понравился. Намиэ Лю, выразившая желание взять на себя заботу о человеке без подданства, особого интереса не представляет; если у неё даже и нечистые помыслы, она всё же хочет ему помочь. Начальник же отделения считает её отклик на сообщение в газете наиболее понятым и естественным.
Куросима вздохнул и взглянул на часы. Было 10 часов 45 минут. Шум на первом этаже усиливался. В ссору, видно, втягивались новые участники. Куросима поднялся со стула, собираясь спуститься вниз на помощь охраннику, но в это время раздались громкие шаги и грозный бас старосты Дерека: «А ну, заткнись!»
Тотчас Куросима услышал лёгкий стук в железную дверь напротив и голос: «Куросима-сан! Куросима-сан!» И, подняв голову, он, к своему удивлению, увидел прильнувшего к дверной решётке маленького китайца Чэнь Дун-и — старосту китайского этажа.
Чэнь Дун-и, выходец с Тайваня, приехал в Иокогаму во время войны и по-японски говорил не хуже японца. Отбыв годичный срок за торговлю наркотиками, он был направлен в этот лагерь. В соответствии с приказом управления по делам въезда и выезда за границу иностранцы, проживающие в Японии, но отбывавшие тюремное заключение или каторжные работы сроком свыше одного года, подлежали принудительной высылке. С тайваньским консульством в Японии власти начали переговоры о возвращении Чэня на родину. Тайванцы стали было говорить о том, что их правительство у себя уже докончило с наркотиками, что у них-де теперь народу предоставлены гражданские права и, Чэнь Дун-и, конечно, может получить тайваньское подданство. При этом они намекали на некоторую ответственность японского правительства за то, что Чэнь стал преступником. Но в конце концов они так и не приняли его, сославшись на то, что в условиях военного времени жандармские власти не выдают подобным лицам разрешения на въезд в страну. Чэнь Дун-и мечтал по возвращении на родину начать новую жизнь, но его мечты так и не сбылись. Поэтому он вот уже два года находился в лагере и стал тут одним из старожилов.
— Что тебе? — спросил Куросима, выйдя из вахтёрской будки и приближаясь к железной двери.
— Душно! Невозможно спать, — сказал Чэнь, в изнеможении разводя руками и тяжело дыша. По его голой груди струился пот.
— Ничего не поделаешь, жара. Наверное, во всём Камосаки никто не спит. Да и не только в Камосаки, а от Иокогамы до Токио.
— Да ведь вонь-то какая!
— Придётся потерпеть. Все терпим. С заводом ведутся переговоры.
— А шум внизу слышали? — криво усмехнулся Чэнь, пытливо вглядываясь в лицо Куросимы.
— Слышал. Но это просто ссора приятелей. Дерек их, кажется, быстро утихомирил.
— Ссорятся-то они между собой, но хочется им поссориться с японцами. Едят повкуснее нашего, вот у них и силы есть!
— Это что — насмешка?
Расходы на питание азиатов, содержавшихся в лагере, составляли 90 иен в день на человека. А на американцев и европейцев расходовалось по 140 иен. Кроме того, большинство получало ещё помощь от консульств и пароходных компаний, до 1 000 иен в день, включая стоимость предметов первой необходимости. Таким образом, они получали превосходное питание на 800–900 иен в день. Правда, китайцы имели побочный заработок: они клеили бумажные мешочки и за это получали в месяц около 1 400 иен, но этих денег едва хватало на табак, так что им приходилось довольствоваться одной лагерной баландой. В самом начале, когда Куросима был назначен ответственным за китайцев, он не мог согласиться с подобной несправедливостью и составил специальную докладную записку, в которой предлагал повысить казённые расходы на питание китайцев хотя бы до 140 иен на человека в день. Но ему разъяснили, что бюджет составляется с учётом бытовых привычек того или иного народа, и из его затеи ничего не вышло.
С тех пор Куросима испытывал чувство стыда и неловкости, когда кто-нибудь касался этого больного вопроса.
— Шум может перекинуться и наверх… — продолжал Чэнь Дун-и.
— А что, похоже на то? — спросил Куросима, всматриваясь в тускло освещённый коридор за спиной Чэня. В безлюдном коридоре, где были расположены четыре камеры, по-прежнему стояла мёртвая тишина.
— Да, похоже, — ответил Чэнь, — я не такой силач, как Дерек. Я не смогу их сдержать.
— Зато у тебя хорошая голова.
— В таких делах головы мало.
Чэнь просунул руку через решётку и пошевелил пальцами в знак того, что за своё донесение хочет получить деньги.
Куросима поморщился, но сразу полез в карман, вытащил нераспечатанный конверт и протянул китайцу. Ведь и информацию о Фукуо Омуре можно получать только от Чэня.
— И Омура не спит? — спросил Куросима.
— Не спит. Всё что-то бормочет.
— Хм!
— Он ведь чокнутый! Если начнётся заварушка, он наверняка озвереет. — Чэнь вдруг стал прислушиваться, у него изменилось выражение лица. С лестницы послышались чьи-то мерные шага. — Это идёт сменять вас Соратани-сан, — быстро проговорил Чэнь, отпрянув от двери. — Я его боюсь. Спокойной ночи.
2
Вернувшись в комнату отдыха охраны, Куросима снял китель и пояс с висевшим на нём браунингом и растянулся на циновке. Циновка была липкой от пота и засалена, словно на ней постоянно спали нагишом. Куросима с завистью посмотрел на сладко храпевшего рядом охранника. Он решил ещё раз заглянуть в свою записную книжку и потянулся к кителю, но оказалось, что книжки в кармане нет. Наверное, оставил там, в вахтёрской. Наспех сунув ноги в резиновые дзори [4] , он в одной нижней рубашке выскочил из комнаты отдыха. Там сейчас Соратани. Если он и полезет в книжку — плевать! Нечего такого в ней нет. Но всё же мысль, что кто-то будет листать его книжку, была неприятна.
4
Дзори — род сандалий (япон.).
Когда Куросима начал подниматься по лестнице первого корпуса, со второго этажа донёсся странный звук. Будто стирали бельё. И на первом и на втором этажах все уже угомонились, и в ночной тишине этот необычный здесь звук слышался резко и отчётливо. Куросима почувствовал недоброе. К счастью, он был в резиновых дзори и ступал почта беззвучно. Весь обратившись в слух, он не спеша поднимался по лестнице. Странный звук стих. Когда Куросима поднялся ещё на три ступеньки, стал виден проём вахтёрской будки, издали походивший на небольшой тускло освещённый экран.
Затаив дыхание, Куросима вытаращил глаза. В будке был Омура. Голова его свешивалась чуть не до самого пола. Видимо, он стоял на коленях. Надзиратель Соратани, видимый Куросиме в профиль, носком полуботинка упирался в подбородок Омуры.
Внезапно из кабины раздался хриплый, сдавленный голос надзирателя:
— Ну что, будешь признаваться?
Омура молчал.
— Прикидываешься, что японского языка не знаешь? Думаешь, поможет? Я точно знаю, что ты шпион китайских коммунистов! Ты жил среди китайцев по всей Азии и везде занимался шпионажем и диверсиями. Ты тайный агент китайских коммунистов! Что? Я в точку попал?