Свистопляска с Харриет
Шрифт:
– О, Морли! – Если Харриет и слышала, как шелестит газетный лист, поскольку уши господина за соседним столиком встали торчком, то она этого не показала. – Я плачу, потому что счастлива. – Она поправила чашку и отскребла пирог от моего локтя. – Но чувствую себя виноватой, что ничем не могу отплатить за твоё… – она понизила голос до шёпота, – чудесное гостеприимство в пансионе фрау Грундман. Такая прекрасная женщина. Такая благородная, в своих ситцевых платьях, как и её сестра, экономка священника церкви в Летцинне. И она с такой готовностью поверила, что я твоя сестра. Не стучит постоянно в дверь с предложением чашечки чая и
– А как долго ты намерена здесь оставаться, Харриет?
– До октября или ноября. У меня нет причин спешить с возвращением. Инго с Анной настаивают, чтобы я оставалась до… – Мгновение Харриет неподвижно смотрела прямо перед собой. – До того, пока окончательно их не объем.
– Но ты же выздоровела? – Человек за газетой не мог меня слышать. Я сам едва себя слышал.
– Полностью. На этот счёт не может быть ни малейшей тревоги. Мне так сказала цыганка. Она называла себя настоящей цыганкой, в отличие, видимо, от тех, кто видел табор лишь во время недельного праздника в Скегнессе. Несколько недель назад, как раз перед встречей с тобой, она подошла ко мне в парке, где я сидела на скамейке.
– Она предсказала моё появление в твоей жизни?
– Она сказала мне, что я встречу замечательного человека, который станет моей судьбой.
– А о свадебных колокольчиках она не упоминала?
Передо мной забрезжила надежда.
– Она рассказала, что я вышла замуж в тридцать лет, что у меня не было детей и что мой бывший муж в конце концов оставил меня ради более молодой женщины. Она также поведала о моём неплохом финансовом положении, что является правдой. Муженёк не стал уговаривать меня забрать всё его имущество, но оставил кое-какие ценные бумаги, которые позволяют мне сравнительно безбедно существовать. Но хватит о нём. Мир праху…
– Он умер?
– А я тебе не говорила? – Харриет пожала плечами. – Это действительно очень грустная история. Мой бывший скончался во время медового месяца со своей куколкой. Это случилось на каком-то курорте, и доктор объявил, что покойный, должно быть, перенапрягся при игре в сквош.
– А цыганка сказала ещё что-нибудь про будущее?
– Обычный вздор, что надо бояться воды и следить, чтобы не перебежала дорогу чёрная коша. Ничего такого, что может вызвать тревогу.
И я по непростительной глупости с ней согласился…
Глава пятая
– Мне почему-то кажется, что у сказки плохой конец. – Это Фредди нарушил гнетущее молчание, которое опустилось на комнату, словно кипа старых отсыревших газет.
– Вероятно, тебе кое-что намекает на это… – Я многозначительно глянула в сторону глиняного горшка, где хранилась женщина, заставившая отца забыть о моей матери.
– Прошу прощения, я не подумал.
Фредди склонил голову, словно ребёнок, которому воспитательница в детском саду выговаривает за то, что принёс лягушку. Вид у него был нелепый: двухметровый верзила с бородкой, серьгой в ухе и косицей на затылке, да ещё эта плаксивая мина на физиономии. В это мгновение я ни к кому не испытывал особо тёплых чувств, даже к своему ненаглядному. Бен суетился над моим отцом, словно Флоренс Найтингейл, только вместо медицинского саквояжика у него в руке был графин с бренди. Должно быть, всему виной мой метаболизм. Да и действительно,
– Думаю, папе нужно что-нибудь поесть, прежде чем он попытается закончить рассказ о Харриет.
Я встала и огляделась по сторонам, словно пыталась вспомнить, куда в последний раз засунула кухню.
– Нет-нет! Я вряд ли смогу проглотить хотя бы кусочек.
– Но вы должны, – увещевала небритая мисс Найтингейл, размахивая стаканом с животворным бренди. – Вряд ли вас хорошо покормили в самолёте.
– Два орешка и полстакана апельсинового сока.
– Боже! – Казалось, Фредди сейчас разрыдается. – Да вы, наверное, килограммов пять потеряли, пока добрались до Лондона.
– Может, я смогу заставить себя съесть пару яиц. – Отец героическим усилием занял полувыпрямленное положение. – И чуть-чуть, буквально капельку, голландского соуса. На слегка поджаренном, но не пересушенном хлебце, если вас не затруднит.
– А несколько ломтиков бекона ты впихнуть в себя не сможешь? – сварливо спросила я.
– Если это доставит тебе удовольствие, Жизель. – Глаза его снова закрылись, и Фредди прошептал, что побудет с папой, пока мы с Беном станем суетиться на кухне.
Точнее, он прошипел, что мне надо дать выход своим эмоциям и от души погромыхать посудой, оставив зазубрины на милых сердцу Бена кастрюлях и уронив пару бутылок молока. Фредди всегда видел меня насквозь. Мой драгоценный кузен утверждает, что у него есть преимущество перед другими – он как следует порылся в моих девичьих дневниках. С другой стороны, Бен тоже не без недостатков – он всегда предпочитал считать меня приятным человеком, до тех пор пока неопровержимые свидетельства не говорили об обратном.
– Это разбивает твоё сердце? – сказал он, открывая холодильник и доставая оттуда упаковку с яйцами, два лимона и пучок спаржи.
– Что «это»? – Я обогнула его и выудила пластиковую упаковку бекона и бутылку молока.
– Мысль о том, что человек в возрасте твоего отца потерял голову из-за любви, чтобы в последнюю минуту лишиться её по прихоти безжалостной судьбы.
– Ужасно!
Кухня была моим любимым пристанищем. После переезда в Мерлин-корт мы её обновили, отделали мрамором столешницы, установили современное оборудование, но сохранили старинный камин, дабы она не потеряла своего очарования. Но сегодня кухня не смогла оказать умиротворяющего действия на мою растревоженную душу.
– Что-то не слышно в твоём голосе особого сочувствия.
– Возможно, потому, что я думаю о маме.
– Дорогая, я всё прекрасно понимаю, но не могла же ты надеяться, что отец проведёт остаток жизни в трауре.
Бен склонился над раковиной, нарезая спаржу с пугающим проворством. Мой кот Тобиас, приняв барабанную дробь ножа за выстрелы, возвещающие о начале третьей мировой войны, взлетел на верх буфета, откуда неодобрительно уставился на меня.
– Тебе, Бен, хорошо говорить – твои Папуля с Мамулей живы и здоровы.