Свобода
Шрифт:
— Съезди на ферму к его приятелю Бо, — сказала она, пожав плечами. — Насколько я знаю, Бо разрешил Митчу пожить в гараже, но это было месяца три назад.
Болотистый, изуродованный ледниками, бесплодный округ Эйткин был самым бедным в Миннесоте, и, следовательно, там жило множество птиц, но Уолтер не останавливался, пока не добрался до фермы Боба. Он увидел огромное поле с островками рапса и еще одно, меньшее, поле кукурузы, заросшее сорняками свыше всяких разумных пределов. Сам Бо стоял на коленях на дорожке возле дома и чинил подножку детского велосипеда, украшенного несколькими розовыми флажками. Несколько ребятишек выглядывали из открытой двери. Несмотря на относительную молодость, щеки у Бо были в синих прожилках, как у всякого любителя джина, но при этом
— Значит, вы его брат из города, — сказал он, удивленно взглянув на машину Уолтера.
— Да. Я слышал, Митч живет у вас.
— Ну да, приходит и уходит. Сейчас он скорее всего у озера Питер, там местный кемпинг. Он вам зачем-то нужен?
— Нет, я просто проезжал мимо.
— Он здорово переживал, когда Стейси его выгнала. Я всего лишь хочу ему немного помочь.
— Она выгнала Митча?
— Хе. У всякой истории есть две стороны.
До озера был почти час езды. Добравшись до кемпинга, который больше походил на свалку старых машин и казался особенно неприглядным под лучами полуденного солнца, Уолтер увидел пожилого мужчину с брюшком, который сидел под грязным пологом красной палатки и чистил рыбу на газете. Он проехал мимо и лишь потом, по сходству с отцом, догадался, что это Митч. Уолтер оставил машину в тени под тополем и задался вопросом, что он здесь делает. Он не собирался предлагать Митчу дом у Безымянного озера — Уолтер думал, что они с Лалитой могут сами там пожить год-другой, пока не разберутся с планами на будущее. Но ему так хотелось походить на Лалиту, бесстрашную филантропку. Хотя Уолтер понимал, что, возможно, гуманнее было бы оставить Митча в покое, он собрался с духом и подошел.
— Митч…
Тот, увлеченный чисткой окуня, ответил, не поднимая глаз:
— Чего?
— Это Уолтер. Твой брат.
Наконец Митч поднял взгляд, и задумчивая усмешка превратилась в искреннюю улыбку радости. Митча было уже не назвать красавцем, но его улыбка как будто оставалась крошечным оазисом на фоне бесформенного обветренного лица.
— Охренеть, — сказал он. — Малыш Уолтер. Что ты тут делаешь?
— Заехал повидаться.
Митч вытер ладони о грязные шорты и протянул дряблую руку Уолтеру. Брат крепко пожал ее.
— Рад тебя видеть, — спокойно сказал Митч. — Я как раз собирался пить пиво. Будешь? Или ты по-прежнему трезвенник?
— Я выпью, — ответил Уолтер. Он подумал, что следовало бы привезти Митчу пару ящиков пива — поступок в духе Лалиты, а потом решил, что, с другой стороны, брат имеет право проявить щедрость. Уолтер сомневался, что лучше. Тем временем Митч сходил по загаженной стоянке к огромному переносному холодильнику и вернулся с двумя банками.
— Держи, — сказал он. — Я увидел твой фургон и подумал, что прикатили какие-то хиппи. Ты что, заделался хиппи?
— Да нет.
Предоставив мухам и осам ползать по внутренностям недочищенной рыбы, братья сидели на старых шезлонгах из заплесневелой парусины, которые некогда соорудил их отец. Уолтер обнаружил на кемпинге и другие знакомые вещи. Митч, как и отец, любил поговорить; он рассказывал Уолтеру о себе — о неудачах, больной спине, авариях и непримиримых брачных противоречиях, которые привели его к нынешнему образу жизни, — и брат вдруг с удивлением заметил, что Митч совсем не похож на отца, хотя оба они были пьяницы. То ли алкоголь, то ли минувшее время изгладили память о вражде с Уолтером. У Митча не было никакого чувства ответственности, но при этом он ни на кого не держал зла и не испытывал потребности защищаться. Светило солнце, и он просто радовался жизни и пил пиво не спеша — его ждал долгий день.
— У тебя есть деньги? — спросил Уолтер. — Ты работаешь?
Митч вытащил ящик с инструментами. Там лежали небольшая стопка банкнот и примерно на пятьдесят долларов мелочи.
— Мой банк, — сказал он. — Достаточно, чтобы дожить до холодов. Прошлой зимой я работал в Эйткине ночным сторожем.
— Что ты намерен делать, когда деньги закончатся?
— Что-нибудь подыщу. Уж я-то как-нибудь проживу.
— Ты думаешь о детях?
—
— Ты свободный человек.
— Точно.
Они замолчали. Подул легкий ветерок, и поверхность озера засверкала миллионами ярких блесток. На дальней стороне озера в легких лодочках сидели несколько рыбаков, где-то каркал ворон, а сосед Митча по кемпингу рубил дрова. Уолтер все лето прожил под открытом небом, зачастую — в куда более уединенных и неустроенных местах, но сейчас он чувствовал себя невероятно далеким от тех вещей, из которых состояла его жизнь. Дети, работа, идеи, любимые женщины… Он знал, что Митча не интересует чужая жизнь — брата вообще ничего не интересовало, — и потому не испытывал никакого желания об этом говорить. Навязывать ему свою ношу. Но в тот момент, когда Уолтер думал о собственном везении, у него зазвонил телефон — звонок был с незнакомого вирджинского номера.
РАБОТА НАД ОШИБКАМИ
(Заключение)
Нечто вроде письма читателю от Патти Берглунд
Глава 4
Шесть лет
Автор, которая неизменно помнит о своем читателе и о пережитых им потерях, а также о том, что было бы лучше замолчать перед лицом все возрастающего уныния жизни, изо всех сил старалась написать эти страницы от первого и второго лица. Но, увы, как писательница она обречена обращаться к себе в третьем лице. Хотя сама она верит в то, что полностью изменилась и живет гораздо лучше, чем в прошлом (а потому достойна внимания), у нее по-прежнему недостает сил заговорить тем голосом, который она обрела в себе, когда больше уцепиться было не за что, даже если это значит, что читатель отправит рукопись прямо в мусорное ведро.
Для начала нужно заметить, что шесть лет молчания — очень долгий срок. Когда Патти только уехала из Вашингтона, она поняла, что замолчать — это лучшее, что можно сделать ради себя и ради Уолтера. Она понимала, что он придет в ярость, если узнает, что она осталась с Ричардом. Она знала, что Уолтер решит, будто у нее нет никакого уважения к его чувствам, что, должно быть, Патти лгала или обманывала саму себя, когда твердила, что любит его, а не Ричарда. Но справедливости ради заметим: прежде чем поехать в Джерси-Сити, она все-таки провела одинокую ночь в отеле «Мариотт», пересчитывая таблетки снотворного, привезенные с собой, и рассматривая маленький полиэтиленовый пакетик для льда. Читатель скажет: «Да, но ведь она все-таки не покончила с собой, не так ли?» — и подумает, что Патти всего лишь драматизирует ситуацию, предается жалости к себе, самообману и прочим эгоистическим вещам. Автор тем не менее настаивает, что Патти тем вечером достигла опасной черты и буквально заставляла себя думать о детях. Она очень страдала — хотя, наверное, не больше, чем Уолтер. И в таком положении она оказалась из-за Ричарда. Он был единственным человеком, способным ее понять, единственным, кого она могла видеть, не опасаясь умереть от стыда, единственным, который еще ее желал, — и Патти в этом не сомневалась. Она сейчас никоим образом не могла исправить вред, причиненный жизни Уолтера, но полагала, что имеет право попытаться спасти себя.
Честно говоря, Патти была очень зла на мужа. Как бы больно ему ни было читать пресловутую рукопись, она по-прежнему считала, что Уолтер поступил несправедливо, выгнав ее из дома. С точки зрения Патти, он сгустил краски, причинил ей боль и постарался внушить самому себе, что хочет от нее избавиться и сойтись наконец со своей подружкой. Гнев Патти подкреплялся ревностью, потому что эта девушка действительно любила Уолтера, а Ричард — вовсе не тот человек, который по-настоящему способен кого-нибудь любить (за исключением разве что Уолтера, и это очень трогательно). Хотя Уолтер, несомненно, думал иначе, Патти решила, что будет справедливо, если она поедет в Джерси-Сити в поисках утешения и что ее самооценка, несомненно, поднимется, если она переспит с самолюбивым музыкантом.