Свобода!
Шрифт:
Основы принципа свободы…»
Жучков не смог себя сдержать:
«А не отдать ли власть народу?
Подумайте, в такие дни –
Вооружённые гулянья!
И хватит этой трескотни
Об Учредительном собранье.
Меня вдобавок удивил
Состав Правительства. Возможно,
Лишь перегруппировка сил
Случилась?..» Этот осторожный
Полувопрос-полунамёк
Ряззявка пропустил, мигая.
Жучков отметил:
Похоже, ничего не знает».
Раззявка в кресле утонул,
Как будто шар в бильярдной лузе,
Осоловел, почти уснул
В тумане западных иллюзий.
5
Деянье правящих тупиц –
Амнистия тюремной голи:
Воров, налётчиков, убийц
Решили выпустить на волю
И наводнили всю страну
«Птенцами Керенского». Эти
У всех пощупали мошну.
«Пажалте, барынька, браслетик!»
И вот один такой «птенец»
С безжалостной застывшей рожей,
Как воспалившийся рубец,
На припозднившихся прохожих
Из подворотни налетал,
Проворно в ход пускал удавку.
И как-то раз он повстречал
Домой спешившего Ряззявку.
Умело жертву задушил
И вмиг опорожнил карманы.
Вокруг, казалось, ни души…
Но вдруг раздался гогот пьяных
Шатающихся юнкеров:
«Ура! Да здравствует Россия!
Ура! Свобода! Бей жидов! –
Юнцы истошно голосили. –
Врагов свободы расстрелять!»
Когда же буря изъявлений
Восторга начала стихать,
Один из юнкеров, Арсений,
Уместно вспомнил про плезир,
Каким попойки завершали:
«А не поехать ли к Лизи?..»
Идею тут же поддержали.
А по пути, «Посторонись!»
Орущие в угаре винном,
Глубокой ночью ворвались
К аптекарю за кокаином.
6
Лизи вела приём «гостей»
С богемно-довоенным флёром,
Чаруя бликами страстей,
Игривым милым разговором.
Порою кто-то, захмелев,
Читал, кривляясь одиноко,
Стихи Бальмонта нараспев,
И Северянина, и Блока,
Чем непременно привлекал
К себе внимание эстета
Горжеточкина: тот впадал
В экстаз, поэзоэстафету
Подхватывал, с напором лез
Читать заливисто и громко
Экспромтнейшую из поэз
«Хочу упиться незнакомкой»:
«Я в этот ресторан пришёл
В вечернем тихом Амстердаме,
Чтоб видеть солнце, мёд и пчёл,
Чтоб гимны петь Прекрасной Даме.
Её боа из кризантэм
И перья страуса с вуалью
В моём мозгу слились совсем
С открывшейся лилово далью».
Изображал трагичный вид
И в кресло в грохотом валился:
«Погиб Бессонов! Блок молчит!
Граальский – так и вовсе… спился».
Рвались рыданья из груди
И оглашали лупанарий:
«Ах, беспросветно впереди!
Ужасен варвар-пролетарий!
Тупой, мужицкий, хамский класс!
Лизи, божественная жрица,
Позвольте странникам у вас
От беспощадных дней укрыться
И воспевать под звуки лир
В лучах сияющей лазури,
Как погибает дивный мир
Навеки в одичавшей буре».
Лизи любили посещать –
Под канонаду и сполохи
Томительно в себя вобрать
Губительный дурман эпохи.
А в дальней комнате, больна,
С отчаянно-безумным взором,
Металась мать её, без сна,
Терзаясь горем и позором.
Старушка много лет жила
В своём наследственном поместье.
Беспутной дочери дела –
«Невыносимое бесчестье!» –
Являлись – «О! какой скандал!» –
Причиной многолетней ссоры.
Но неожиданно настал
Конец семейному раздору.
Пока крикливый либерал
Блистал в павлиньем ореоле,
Мужик свободу осознал
Как необузданную волю.
Пороков тайное родство
Народу завсегда знакомо:
Расчётливое воровство
Тонуло в зареве погрома.
Бар избивали, волокли,
Вскипая яростью багровой.
Усадьбы повсеместно жгли
С безумным, исступлённым рёвом.
Каким-то чудом мать Лизи
Прознала о мужицкой сходке,
И в тот же день, сообразив,
Что неспокойно в околотке,
Она бежала, бросив дом.
А к вечеру из-за оврага
Явилась с красным петухом
Крестьян разбойная ватага.
Старушка, истово крестясь,
Помещицей и голью разом
В столицу к дочке подалась,
Да не по-барски – третьим классом.
Лизи приветствовала мать
Спокойно, даже отрешённо:
«Ты можешь здесь заночевать».
Та промолчала обречённо.
Вот так и доживала дни,
А умерла под зычный клёкот:
«Горят нездешние огни,