Свод
Шрифт:
К тому моменту, когда её копыта гулко застучали по бревенчатому настилу портовой пристани, испуганная кобылка армейского обоза уже едва плелась. Киммельман ещё издали увидел стоящего у воды испанца, возвышающегося на фоне бушующего моря, словно статуя некого короля-завоевателя.
Иудей, понимая, что немного опоздал, как мог, «пришпорил» своё, измученное неправильной скачкой животное, отчего ему ещё несколько десятков раз пришлось болезненно подпрыгнуть в седле. К его чести стоит сказать, что он на удивление лихо смог остановить своего скакуна, не доезжая, всего-то нескольких шагов до Гарсиласо де ла Вега.
— Вы чем-то расстроены, сеньор? — радуясь окончанию изнуряющей скачки, выкрикнул Киммельман. — Похоже, этот негодяй все же доставил и вам какие-то хлопоты?
Ноздри испанца коротко дрогнули. Он оторвал взгляд от волнующегося в сильных порывах ветра штормового моря, резко развернулся и умчался прочь от барнстепской пристани.
ГЛАВА 5
В неспокойных небесах, с шумом разрывая на клочки тяжёлые, чёрные тучи, устало стонал штормовой ветер. Холодные, методичные плевки волн, отходящего от недавнего приступа бешенства моря, стекали жёлтой пеной по промёрзшей до костей спине лежащего у воды человека.
Он начинал приходить в себя. Малейшие попытки двинуться отдавались тупой болью в его окоченевшем теле. Он снова собрал все силы на то, чтобы отползти от края воды. Левое плечо нестерпимо заныло. Казалось, что какой-то «доброжелатель» вбил осиновый кол, в уже начинавшую было затягиваться рану Ричи, полученную им в схватке с людьми Пола «Банки».
«То-то, — с горечью думал «Ласт Пранк», — этот старый червь, подпрыгивая где-то на адской сковородке, безумно радуется сейчас моей боли. Ничего. Я жив, а боль? Переживу. Терпел и не такое…».
Одному богу известно, сколько он пролежал на этом песчаном берегу, и как долго холодные волны полировали ему спину. Вокруг бушевало море. В непогожем сумраке его окочневшее, распластавшееся на песке тело, напоминало выброшенную на берег гигантскую морскую звезду. Едва ли движения, на которые был сейчас способен Ричи, казались быстрее и заметнее движений этой морской твари.
«Ласт Пранк», пытаясь подтянуть под себя руки, взвыл и …только едва заметно шевельнулся.
— Tevs,te ir vel viens! — вдруг произнёс кто-то рядом.
— Paskaties vai vins ir dzivs? — ответили ему.
— Es baidos...[14]
Сквозь шум неспокойного моря ещё какое-то время ясно различались голоса, но вскоре они пропали. Ричмонд непроизвольно, судорожно дёрнулся и кашлянул. Реагируя на это, рядом с ним кто-то вскрикнул. Не было сомнения, его не оставили без внимания. Вот чьи-то руки осторожно перевернули его на спину. Море ударило его прямо в больное плечо и «Ласт Пранк» провалился в бездну.
…Его били до тех пор, пока кому-то не пришло на ум распять несчастного над палубой корабля «гром Одина». Вскоре его недоброжелателям показалось и этого мало, тогда Ричмонда привязали за ноги к переброшенным через мачту канатам и перевернули его вверх тормашками. Запястья рук перетянули тонкой верёвкой, а какой-то лихой «умелец», посмеиваясь над участью «Ласт Пранка», подвесил к его рукам тяжёлое ведро с золотом. Измученные суставы потянуло вниз невыносимой болью, а левое плечо, под тяжестью подвешенного груза, как казалось, и вовсе висело на одной коже.
— Ричи, — услышал он голос Хайраддина.
Барбаросса стоял, напротив, держа в руке сияющий, словно солнце, раскалённый железный прут.
— В последнее время я стал задумываться, а немного ли я тебе отвесил? Вот, — кивнул он на ведро с драгоценным грузом, привязанное к его рукам, — решил добавить тебе ещё немного золота, …а в довесок к нему ещё и железа!
С этими словами он вонзил искрящийся на ветру прут в больное плечо Ричмонда. «Ласт Пранк» хотел закричать, но к своему ужасу понял, что стал нем. Истошный стон с трудом вырвался сквозь одеревеневшие губы. Кожа на плече шипела, а смрадный дым, исходивший от неё, вонял, почему-то, …жареной рыбой. Превозмогая боль, он изо всех сил потянул на себя стягивающие руки верёвки и они, поддались.
«Ласт Пранк» открыл глаза.
Сидя на нём верхом, его держали несколько взмокших от усилий человек, а в помещении, где он находился, на самом деле пахло жареной рыбой.
— Jtms jagul, jums nedrikst kusteties! — Округлив глаза, и указывая коротким, коряжистым пальцем на плечо Ричи, устрашающе выкрикивал какой-то узколицый мужчина.
— Jus loti saaukstejas udeni un pie tam jums ir liela reta uz pleca. Velns, vins neko nesaprot. Jani, palidz man![15]
Кто-то ударил Ричи по причиняющему ему страшные муки плечу, и он снова провалился в забытьё.
Седой рыбак Оскарс Озолиньш сосредоточенно сопел, ловко оплетая край прохудившейся, старой сети толстой конопляной ниткой. С другой стороны рыболовецкой снасти, гораздо медленнее и неохотнее своего родителя трудился его младший сын. Худой, светловолосый подросток в холщовой рубахе то и дело поправлял её широкие рукава, будто бы те мешали ему. Старый Озолиньш достаточно долго терпел показное нежелание сына трудиться:
— Э-хе-хе, — наконец тяжело вздохнул он, откладывая в сторону позеленевшую от морской воды и водорослей снасть, — видно одному богу известно, кто из тебя, лентяя, вырастет?
Мартыньш опустил взгляд.
— Что молчишь? — Продолжал отец. — Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?
— Но ведь у тебя целых четыре сына? — треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.
— Четыре, — не без гордости согласился Озолиньш, — и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет своё дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату, и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Опять же его жена, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, ещё ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодным.
Все твои братья — уважаемые люди и со всеми я в своё время, так же как и с тобой сейчас говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали меня слушать, …пожалуй, не считая только Яниса. Тот всегда знал, чем станет заниматься, едва только увидел, как старый Апсе делает свои горшки.
— Ха, — не удержался Мартыньш, — тоже мне дело…
— Дело, сынок, …дело. С чего бы мы, да и другие люди стали есть и пить, если бы не
их дело? А ведь посуда нашего Яниса в городе славится больше, чем горшки и миски его учителя Апсе. Это тебе не кораблики строгать.