Сводные. Дилогия
Шрифт:
Но где-то между восьмым и девятым этажом Юля цепляется каблуком на ступень и летит носом вперед. Успеваю поймать за талию. Прижимаю к себе и ощущаю, как колотится ее сердце. Чувствую себя волком рядом с запуганным зайчишкой.
Тонкая, хрупкая, невесомая. Даже плевать, что с несвежим дыханием. Мой голод затмевает разум. Еще десять этажей я не смогу смотреть на мелькающие перед глазами голые бедра.
Беру ее на руки и, перепрыгивая через ступени, иду быстрее.
— Да я бы…
— Молчи уж.
Она
Не могу идти в тишине. Каждая секунда тянется бесконечно рядом с ней, каждая секунда становится испытанием моей выдержки. На лестничных клетках тишина, даже лифт никто не вызывал. Мы тут совершенно одни. И если бы не алкоголь…
Почти бегу по лестницам. Быстрее добраться до квартиры, оставить ее за дверью ее спальни и убрать руки с ее тела. От каждого частого вдоха она словно вибрирует в моих руках, будто себя и меня боится.
Добираюсь до нужного этажа. Ставлю ее на ноги и говорю через плечо, доставая ключи от квартиры.
— Ты чего вообще так набралась? Что случилось?
Поднимает на меня взгляд.
Губы все еще ярко-красные, тушь и подводка немного расплылись, но не портят ее. Я еще не видел ее такой накрашенной и такой… Испорченной, что ли. В этом чужом откровенном платье с тонкими бретельками, с потекшей косметикой, но ей идет даже это.
Хотя, похоже, я просто хочу ее любую.
— Ты случился.
С удовольствием бы продолжил разговор, но это неминуемо вызовет вопросы у Дмитриева, который наверняка дома.
— Идем быстрее. Отец не должен меня увидеть в таком состоянии.
Она выпрямляет плечи и принимает якобы естественный трезвый вид. Я не могу сдержаться. Выглядит она, как распушившийся перед опасностью котенок.
— Наоборот, веди себя естественно.
— Я и веду!
— Нет, ты играешь естественность.
Она неожиданно ругается, а потом кулаком ударяет в плечо.
— Будешь мне советы давать, как и что играть?
— Я-то уже приползал домой на бровях, а ты — нет.
— Я много чего еще не делала, но это ничего не значит, понял? — злится Юля. — Но это не значит, что я не могу это сыграть!
На каблуках она выше, и теперь смотрит мне почти в глаза. А я не могу отвести взгляда от ее губ, от ее фигуры. Вспоминаю, закупку Розенберга и не представляю, как жить дальше. Он же от своих планов не откажется. Она ему точно нравится. А шансов у него куда больше моих.
И нам не стоит всё усложнять.
— Коридор свободен. Давай, иди к себе.
Юля отпихивает меня в сторону, но не успевает сделать и нескольких шагов, как путается в собственных ногах. Снова.
Успеваю поймать ее за мгновение до того, как она переворачивает стойку с ключами, стеклянной пиалой и прочей ерундой, которую сваливают в прихожей.
— Что ты меня лапаешь, — сразу возмущается она.
— Тихо!
Слышу, как в спальне стихает телевизор.
Я не могу оставить балеринку на растерзание отцу, но и держать ее за талию у него на глазах — не могу. Есть всего две секунды для решения, и я действую быстро. Захлопываю входную дверь и прячусь вместе с Юлей в ее же спальне.
За дверью слышны шаги и голос Дмитриева.
— Юля? Ты вернулась?
— Ответь ему, — говорю ей шепотом на ухо. — Иначе он не уйдет, а я тогда останусь на всю ночь в твоей спальне.
— Да, пап! — очень громко кричит Юля, делая петуха. — Ложусь спать, очень устала!
— Хорошо, — после заминки отвечает Дмитриев.
Даже по тону понятно, что Дмитриев что-то заподозрил. Надеюсь, он не будет ломиться к ней в комнату.
Снова хлопает дверь спальни, и можно выдохнуть.
Я все еще держу Юлю за талию. Ткань ее платья тонкая, скользкая. А кожа под ней горит.
Юля смотрит на меня в упор. Больше не улыбается, не отпихивает и не сопротивляется.
— Это больно? — вдруг спрашивает.
— Что именно? — хотя и так понятно, о чем она.
— В первый раз. Это больно?
— По-разному бывает.
— Сколько их у тебя было?
— Кого?
— Ты меня понял.
— Нет, не понял.
Не буду я с ней своих бывших обсуждать. Девственница у меня была всего одна, удовольствия это принесло мало. Фетиша на невинных у меня нет. Но есть огромная ненависть к тому, кто будет первым для Юли. Кто-то же точно должен.
— Мне лучше уйти, — говорю.
— Останься.
Оглядываю розовую спальню с балдахином, мягкими игрушками и цветами в вазах. Она вся такая девочковая, детская, воздушная, как сахарная вата. И в центре Юля, которая просит меня остаться и спрашивает, больно ли это в первый раз.
— Ты пьяна. Скажи это, когда будешь трезвой.
— А если скажу?
— Ты сначала скажи, — криво улыбаюсь. — Это ты сейчас такая смелая.
— А они? — Юля неопределенно кивает в сторону спальни отца. — Что будет с ними?
— Может, еще разбегутся до нового года, Юль. Всего месяц знакомы.
— А мы?
Надвигаюсь на нее и вижу, как сбивается дыхание. Как учащенно бьется на шее венка. Как она приоткрывает рот.
— А мы будем говорить об этом только, когда ты протрезвеешь. Ясно? И больше никаких шатаний по клубам с этим Розенбергом.
Юля моментально принимает воинствующий вид.
— Ты мне не брат, чтобы мной командовать.
— А ты мне не сестра, чтобы я закрывал глаза на то, с кем ты тусуешься.