Сводные
Шрифт:
— Я думала, что никто не придет, — со слезами на глазах проговорила она, чувствуя, как он небрежно потеребил её по светловолосой макушке, что уткнулась в его подбородок.
— Вот еще, — хмыкнул одиннадцатилетний парнишка. — Должно случится что-то по-настоящему апокалиптическое, чтобы я пропустил твой праздник.
— И это я слышу с самого утра, — процедила Ольга, глядя на своего сына с теплой улыбкой. — Он с восьми утра заладил, что вы как хотите, а я собираюсь. Мы ему, сыночек, дороги засыпаны, движенья нет. А он нам, мол, ничего, мы молодые. Пешком дойдем за пол дня.
Тетя Аня охнула, поднеся ладонь ко рту.
— Вы пол дня к нам добирались? — неверяще округлила глаза она. — Да что ж вы в дверях стоите, проходите, сейчас отогреваться будем.
Юля вынырнула из воспоминаний, когда в дверь тихо постучали. Отец вошел тихо, почти незаметно, но Юля резко напряглась при виде его. В последние дни он вел себя довольно странно. Часто она ловила на себе его долгий задумчивый взгляд, словно он от неё что-то хотел, но не знал, как попросить.
— Ты прекрасно выглядишь, девочка, — улыбнулся Александр Святославович, рассматривая повернувшуюся к нему дочку. — Мама бы очень гордилась тобой.
Юля поджала губы, чтобы сдержать накатившую боль при воспоминании о родительнице.
— Знаешь, я вдруг вспомнила свой восьмой день рожденье, — доверительно поделилась она, мягко улыбаясь. — Когда мама накрыла стол из всего, что осталось в холодильнике после праздников.
— О, я до сих пор помню, как это закусывать водку сладкими макаронами, — Сокол улыбнулся вместе с ней, вспоминая тот день. — Твоя мама была восхитительной женщиной.
— Да, была, — согласилась Юля.
Сокол задумчиво потер подбородок, отворачиваясь к окну.
— И Сережка тогда хорошо поступил, — добавил он, глядя на заснеженную погоду за окном. — Это ж нужно было какой характер в одиннадцать лет иметь, чтоб уговорить родителей выйти в такую погоду из дома. Он заслуживает своей фамилии.
— Без него меня бы уже не было, — просто пожала плечами девочка, озвучивая чистую правду.
Сокол резко развернулся к дочери, окидывая ту внимательным, даже пронизывающим взглядом. Потом, словно в чем-то для себя убедившись, он вдруг кивнул и протянул ей зеленую бархатную коробочку. У Юли дрожали руки, когда она её открывала. А как открыла замерла, не сводя взгляда с лежащего ожерелья.
За последний год отец делал ей много дорогих подарков. Украшения, одежда, машина. Она ожидала от него всего, но не того, что лежало в центре коробочки. Тонкая золотая цепочка с красивым плетением. Простая, намного уже, чем та, что она носила каждый день. Но эта цепочка особенная. Бесценная. И дело даже не в каплевидном рубине, что крепился на ней, а в том, что этот кулон на этой самой цепочке принадлежал её матери.
Она почувствовала, как воздух разом покидает её легкие. Мама любила эту вещицу. Она говорила, что это самая большая ценность в её шкатулке.
— Она бы хотела, чтобы он был у тебя, — мягко говорит отец. — Этот кулон принадлежал твоей пробабушке.
— О, папочка, — шепчет она. — Спасибо тебе.
Сокол прижал дочку к себе, целуя в макушку. Он мало позволял себе подобных жестов, но в этот момент не сдержался. Юля так была похожа на его Аню.
— Я знаю, что у нас были противоречия, но я хочу, чтобы ты знала, — взволнованно говорит он. — Ты — моя дочь, Юля. Меня не было в твоей жизни, но сейчас ты здесь. Хочу, чтобы ты знала, что я сделаю все, чтобы у тебя была лучшая жизнь.
— Мне не нужна лучшая жизнь, пап, — мягко возражает Юля, отстраняясь, чтобы видеть лицо Сокола. — Я — девочка из деревни. Я знаю, что такое жить на малюсенькую пенсию бабы Кати и донашивать чужую одежду. Деньги для меня не главное. Я хочу покоя, хочу времени, чтобы перевести дух и научиться жить дальше.
— Ты еще так молода и наивна, — качает головой Александр Святославович, двигаясь к выходу. — Гости уже прибывают, тебе лучше спускаться.
Когда он плотно закрывает за собой дверь, мороз пробегает по нежной девичьей коже, заставляя Юлю вздрогнуть. Она ощущает, как предчувствие беды наваливается на неё, давя своей силой. Не помогает даже красивая бархатная коробочка, которую она прижимает к себе, словно амулет.
— Шикарно, — шепчет на ухо Сергею Лера, когда пара входит в холл огромного особняка Соколова.
Метельский кивает головой, поскольку и сам поражен тем, что видит. Вокруг все оформлено в серебристо фиолетовых тонах и уставлено ледяными скульптурами. Ловко снующие между беседующими людьми официанты в белоснежных рубашках с фиолетовыми галстуками, предлагают шампанское и легкие закуски. До слуха доносится лекгая музыка, слышится скрипка и пианино.
— Сразу в бар? — предлагает появившийся из ниоткуда Горем.
Он сегодня исполяет роль друга, а не телохранителя. На нем серебристая рубашка, которая блестит так, словно сделана из фольги, и черные брюки. При виде него Сереже захотелось прищуриться, поскольку он блестел как начищенная монета.
— Поздоровайся с девушкой, для начала, — покачал головой на манеры друга, парень. — Лера, знакомься. Это Максим, но можешь звать его Горем. Юлин телохранитель и мой армейский приятель.
Лера по девчачьи протягивает ладошку для поцелуя, но Горем начинает её энергично трясти.
— Горем? — переспрашивает она, освобождая свою руку. — Любите много женщин в своей постели?
— Вымышленных женщин, — провоцирует Сережа. — Он нам в армейке рассказывал, как частенько в оргиях учавствовал. Вот и прицепилось.
— Эй, ты свечку не держал, так что не суди, — отмахнулся от него Макс, нисколько не смутившись этим выпадом. — Рад познакомиться, Валерия. Премного о вас наслышан.
— Не лебези, — ворчит Метеля, оглядывая зал. — Где она?
Горем оглядывает зал следом за мужчиной, словно не понимает о ком речь.