Своё никому не отдам
Шрифт:
На остановках звенели монетки, которыми расплачивались с возницей. Одни сходили, другие садились. Не все теперь знали о том, что Его Величество следует этим же рейсом, поскольку новые пассажиры не видели гвардейцев, сопровождавших высокую особу до остановки, а узнать в лицо монарха могли далеко не все. Стало просторней — по мере удаления от города меньше народу садилось, а больше выходило. А бежал экипаж шустро. К обеду были на Очистных Казармах, где поспели к столу. Царевича тут вообще держали за своего, а отказать в угощении государю — это было
Потом перешли на северную ветку и пристроились попутчиками на воз, идущий дальше, чем им было нужно. Возница взял с них столько же, сколько и на обычной рейсовой «лошади», то есть сущие пустяки.
К станице вышли пешком мимо засеянных пшеницей полей.
— Здравствовать, тебе, Иван Данилович! Привет, Грицко! — казака этого зовут Пырка, они с царевичем знакомы давненько.
— И тебе не болеть. А ведь я как раз тебя искал.
— Если про самострелы, так через неделю, как клей до конца схватится, так и начну отстреливать. Я ж отписывал Тыртову.
— Ведаю о том. А только инструктора просят рыбаки из Плисовой бухты. Только не какого-нибудь, а чтобы до девок не шибко охочий был.
— Ух ты, как интересно. Это ж мои сыны в очередь выстроятся, как о таком проведают. Ладно. Пойдём вечерять. Тебе Гриш, как всегда, на сеновале место готово. А тебе государь, хош на печке, а хош и в кровати.
— Тоже на сеновал пойду, — вдруг решил Иван Данилович.
— Вообще-то мы приезжали на пшеницу посмотреть, — объяснил Гриша, когда они утром возвращались к брусовке. От предложенных казаками коней отказались, чтобы поговорить по дороге.
— Не лукавь со старшими, сынок. Ты мне как люди живут, показываешь. Что думают, на что надеются. Позже к этому вернёмся. А пшеница так и не вызреет. Проверяли уже.
— Новый сорт от урман привезли.
— Тогда, может и вызреет. Пробовать-то надо. Дальше-то на запад, как я понимаю?
— К купцу Селивану Кучину на коптильню. Говорят, шумят у него.
— Так стрельцов надо посылать.
— Нет пап. Стрельцы — они от супостата. А тут свои. Рассудить просят.
Рейсовая «лошадь» пришла вовремя и до места довезла быстро. В посёлке бузы видать не было, однако народ смотрел мрачновато. Государь присел в тенёчке и не стал ни в чём участвовать, всем видом своим показывая, что затею сыновнюю не одобряет.
Царевич же поговорил с несколькими мужиками, в избы зашёл, потом побывал в конторе хозяина. Когда вернулся — пора было снова двигаться дальше.
— Уйдут от него работники, — пояснил сын по дороге к полотну брусовки. — Дурак он потому что. Индюк надутый. Поделом.
Подробностями государь не поинтересовался.
Заночевали снова у казаков на крайней западной заставе. Тут за ужином разговоры крутились вокруг системы знаков, которыми обмениваются сторожевые вышки. Гриша про флажковую азбуку вспоминал, которой на флоте пользуются. Кончилось тем,
А потом снова двинулись на юг вдоль западного побережья. «Лошадь» продвигалась быстро, и пассажиров ней было совсем мало.
— Тут беглые вокруг живут, — пояснил Гриша. — Да обходчики путевые ещё на своих кордонах. Они и торг ведут с местными. Вроде факторий у них при заставах. Чтобы жители тутошние не шибко в город ездили, плата за проезд втрое против обычной взвинчена, и цены в станционных лавках изрядные. Это мы так налог с населения берём. Ну не драться же с ними.
— То есть лавки эти опять твои, — скорее констатировал, чем спросил отец.
— Да.
— Тпру! — это уже возница. — Садись, не задерживай, — кому-то невидимому снаружи.
Крестьянин вошел, и сразу к Грише:
— Григорий Иванович, здравствуй, — начал он от самой двери. — И тебе государь, здравия, — вдруг спохватился этот недотёпа, посмотрев на спутника того, к кому обратился. — Татьба тут у нас, однако. Лиходеи у меня двух коров свели, а патрульные твои по следу идти не хотят.
— Сами-то, почему не переняли?
— У них кулаки, что кувалды. Вилы отобрали и Ёсипу зуб выбили, а Фёклу нос своротили.
— Из наших, что ль, тати, если не порезали вас, как баранов?
— Не ведаю. Речи их не слышал никто, а по одёже — так ни на что не похоже. В черном с ног до головы, штанов от рубахи не отличишь. И голова в черной же тряпице, только для глаз дырки.
— И я таких не ведаю, а патрульным-то что за корысть добро ваше отбивать? Когда б разбойники те убили кого, ну тогда по злобе бы вступились.
— Дык торгуем с ними, угощаем.
— За угощение они не доносят никуда, что прячетесь. Торг с прибылью для своего кошеля ведут. А кормят их и поят другие крестьяне, что оброк в казну несут. Вот за тех и вступаются служивые.
— И что делать теперь, батюшка воевода? У кого заступничества просить, — а сам, шельмец, на царя глазом косит.
— Ты не смотри на меня, беглый. Воевода тут хозяин, — батюшка мигом обозначил свою позицию.
— Тех коров, что свели, оплачь и забудь. А коли в другой раз защиты хочешь, в город ступай к дьяку людского приказа. Он тебя запишет куда следует, потом оброчный дьяк сам приедет и обложит и тебя, и всех, кого увидит, как положено. А уж только после этого защиты проси. Хоть ясным днём, хоть тёмной ночью. Ну, ступай. Ехать нам надо.
С дороги сошли через два перегона. И снова пешочком отправились к заповедному лесу.
— Коварен ты, сынок. Лукав и обмана исполнен. Будет из тебя толк.
Осёдланные лошади и гвардейцы при них ждали в условленном месте. К ночи были в тереме. Поели на кухне вместе с солдатами — для стражников тут питание налажено круглые сутки. А будить челядь и устраивать переполох по поводу прибытия хозяев Гриша отсоветовал. Государь не стал перечить сыну, только глянул лукаво и взялся за ложку.