Свой среди волков
Шрифт:
Леви Хольт оправдал все мои надежды. На вид трудно было определить его возраст — думаю, ему было за пятьдесят. Выглядел он как самый настоящий индейский вождь: изборожденное морщинами лицо, две черных как смоль косы до пояса. Он производил впечатление человека, который все знает и ничего не говорит. В особых случаях он надевал традиционный костюм своего племени, но обычно носил джинсы, свитер и куртку, как мы.
Все мои романтические представления о жизни индейцев, основанные на американских фильмах про ковбоев и Дикий Запад, развеялись как дым. Я не увидел ни пестрых вигвамов, ни мустангов, ни красочных одеяний, ни пасущихся бизонов на заднем плане. Здесь, на территории Центра, мы действительно жили в типи, но где-то снаружи, в резервации, эти люди ютились в бедных лачугах, носили обыкновенную американскую дешевую одежду, ездили на раздолбанных автомобилях и едва сводили концы с концами. Это были лишь жалкие тени когда-то великого народа, но они сохранили в своих сердцах любовь и почтение к земле, рекам
Я спросил у них, что же в таком случае делать и нельзя ли им как-то помочь. И тогда брат Леви сказал: «Нам просто нужен мессия, способный выступить за права нез-персэ. Но, видишь ли, проблема в том, что у нас слишком много вождей и слишком мало индейцев». Остальные тут же покатились со смеху.
Однажды старейшины племени пригласили меня на совет в качестве консультанта. Дело в том, что ожидался визит в резервацию некоего молодого конгрессмена.
В палате представителей как раз шло обсуждение важного законопроекта, и он — как они правильно догадались — намеревался заручиться поддержкой нез-персэ на грядущем голосовании. Мне очень польстило их доверие, и, после некоторых колебаний, я решил выложить им все, как есть. Стараясь смягчать выражения, я рассказал о том, что у политиков есть привычка обещать золотые горы, а потом не выполнять и половины того. Индейцы выслушали меня молча. Они сидели вокруг костра, курили трубки и грели у огня ладони. Их лица были непроницаемы. Не похоже, чтобы они восприняли мои слова всерьез. Да и с чего им было ко мне прислушиваться? Я покинул круг в самом невеселом расположении духа. С прибытием конгрессмена оправдались мои самые худшие опасения. Его речи и манеры, казалось, совершенно очаровали индейцев. Как восхищенные дети, они щупали его дорогой костюм, дивились лакированным ботинкам и дружески хлопали его по плечу. Это напоминало сцену из фильма или романа — нищие дикари впервые видят белого человека и млеют от восторга. Они водили его по лучшим местам, представили всем важным персонам и в довершение спектакля дали ему индейское имя, а это — величайшая честь, какой может удостоиться посторонний человек. Они окрестили его Пеший Орел, и мне казалось, что это звучит очень благородно, пока я не узнал, почему именно «пеший». Дескать, настолько полон дерьма, что не может взлететь. Так что вовсе никого он не обманул. Видя этого человека насквозь, они обставили его в игре, им самим затеянной, да еще и повеселились вволю.
Индейцы всегда сетовали, что мы, люди Запада, слишком серьезны и нам всем время от времени нужно обращаться к доктору Койоту. Койот — величайший шутник, любитель розыгрышей и веселья. Это дух-покровитель, знающий пути мертвых и живых, чья главная цель — сбивать людей с толку и заставлять их смеяться. По этому поводу они рассказали мне одну историю. Как-то раз к ним в резервацию пришел один белый. Он путешествовал ради самопознания и явился к мудрым индейцам за ответами на вопросы бытия. Этот серьезный молодой человек был в глубочайшей депрессии, он словно нес на своих плечах скорбь всего мира. Один из старейшин сказал, что ему следует на три дня уйти в лес и собирать там помет: олений, медвежий, волчий, лисий, койотов, кугуаров — словом, всего понемножку. Парень вернулся с впечатляющей коллекцией. Далее старейшина велел ему смешать находки с водой и растереть их в пасту. Это заняло еще два дня. То есть всего минуло пять дней, к тому же стоял разгар лета, и на солнцепеке сие зелье просветления ужасно воняло и привлекало тучи мух. Следующим указанием мастера было начертить по кругу в песке глубокую борозду, заполнить ее магической пастой, сесть посередине и ждать, когда придет Койот и скажет, что делать дальше. Прошло несколько часов, прежде чем до парня дошло. Он провел три дня, собирая чужое дерьмо, и теперь сидел в самой его середине. Ирония ситуации открыла ему глаза. Он сидел и хохотал от души, а всю его депрессию как рукой сняло.
Было бы ошибкой утверждать, что нез-персэ сохранили жизненный уклад своих предков. Конечно же это не так. Но они следовали многим старинным обычаям. Шаман продолжал играть важную роль в жизни общины. Не сдавал позиций и священный ритуал бани, где посредством контакта со всепроникающим Духом-Создателем, помимо физического, достигалось еще и духовное очищение и исцеление. Шаман управлял ходом церемонии, вызывая духов предков и животных. Во время ритуала не применялось никаких наркотических или галлюциногенных веществ, но внутри бани жарило так, что эффект был почти такой же.
Баня представляла собой купол, сделанный, как правило, из толстых ветвей ивы — дерева любви, ибо оно гнется, но не ломается. Сверху он был покрыт шкурами и одеялами. Внутри, в небольшом углублении посредине, горел огонь. Раскаленные камни были выложены вокруг огня в форме сердца. Их постоянно сбрызгивали водой, настоянной на разных травах, чтобы усилить жар. В результате получался сухой пар, как в сауне, от которого с человека сходит по семь потов. Помещение было низким и тесным: туда набивалось по одиннадцать — двенадцать человек зараз, причем выпрямиться во весь рост не представлялось возможным. Такая парильня символизирует материнскую утробу, темную и влажную, с маленьким входом-выходом, расположенным на западе или на востоке — в зависимости от того, кому вы направляете свои молитвы. Заходили туда спиной вперед и обнаженными, как бы возвращаясь в чрево матери. В бане можно было находиться по пять часов или даже дольше — разговаривать, молиться, благодарить духов, стихии и высшие силы. А по выходе охватывало такое чувство, будто ты и впрямь заново родился — и физически, и духовно.
Это было воистину удивительное переживание. Я помню, как старейшины племени говорили мне там, внутри, что-то важное, но я ничего не понимал — мои мысли парили где-то в пространстве, и я был совершенно не способен сосредоточиться, хотя и сознавал торжественность момента. Но информация как будто, минуя свои обычные каналы, напрямую врезалась мне в память. Той ночью я увидел нашу беседу во сне, а наутро, открыв глаза, обнаружил, что помню каждое слово!
Глава 9
Пойман с поличным
Прошло три недели с моего приезда в лагерь. Как-то раз после полудня я зашел в палатку-кухню выпить черного кофе, чтобы немного согреться. Остальные в это время были заняты приготовлением пищи. Один из биологов, увидев меня, спросил: «Ты что, вообще никогда не ешь?» — «Ем, конечно, — соврал я, — просто мое время обеда не совпадает с вашим».
Я отвернулся, и вдруг мои глаза встретились с пронзительным взглядом всезнающего Леви. Он стоял, скрестив руки на груди, прямо напротив меня, у входа в кухню. «Я слышал твои слова, — прочел я на его лице, — и знаю, что это неправда».
Этим дело вроде бы и кончилось. Однако пару недель спустя, пополняя в винчестерской лавке свои запасы ююбы, я снова наткнулся на Леви. Когда я отошел от прилавка с тремя фунтами конфет в бумажном пакете и уже собирался выйти на улицу, он вдруг возник передо мной, словно ниоткуда, в той же самой позе, скрестив руки на груди и глядя на меня в упор. «Наше время обеда не совпадает, не так ли?» — произнес он.
У меня внутри все оборвалось. «О господи, он меня вычислил, — подумал я, — и теперь первым же самолетом отправит домой».
«Зайди ко мне в офис, когда вернешься», — сказал он и ушел.
Это был очень долгий подъем по горной дороге. Я лихорадочно подыскивал оправдания и не придумал ничего лучше, чем безоговорочная капитуляция. Извинюсь перед ними, соберу вещи и попрошу кого-нибудь подкинуть меня до ближайшего аэропорта в Льюистоне. В Англии меня ожидала полная неизвестность. Но, что бы ни случилось, я знал одно: те четыре недели, что я провел здесь, были лучшим периодом в моей жизни. И, учитывая, что я не имел должного образования и не платил за обучение, все-таки это волшебное время продлилось на четыре недели дольше, чем я ожидал.
Но Леви прервал мою покаянную речь на полуслове. «Я поговорил с биологами, — сказал он, — и они хвалят тебя. Говорят, ты здорово помогаешь им ухаживать за волками. Поэтому я решил назначить тебе небольшую плату. Но я не буду давать тебе наличные, а открою кредит в магазине, чтобы ты мог питаться нормально, как все остальные».
Я был совершенно счастлив. Несколькими словами он в корне изменил мою судьбу. У меня будет доход, пусть и мизерный! Мало того что у меня не отняли крышу над головой и право жить среди людей, которыми я искренне восхищаюсь, и заниматься при этом любимым делом, — теперь я смогу еще и обедать по-настоящему! Все мои мечты сбывались на глазах. В общем, я остался в лагере еще на пять месяцев. Думаю, моя готовность терпеть любые лишения только ради того, чтобы быть с ними рядом и учиться у них, немало поспособствовала укреплению добрых отношений с Леви и его сотрудниками. Я не раз слышал, как они говорили новоприбывшим студентам, которые ныли по поводу условий жизни в лагере: «Посмотрите-ка на этого парня! У него, между прочим, вообще ничего нет, ему еле на еду хватает, и при этом он работает весь день и учится всю ночь!» Но я привык к трудностям такого рода. Ребенком я часто спал на голом полу в сарае, и все здесь, в Айдахо, — отсутствие запасной одежды, подушки и мебели — будто бы возвращало меня во времена детства, по которым я так долго тосковал. Я чувствовал себя в своей стихии; иными словами, я вновь обрел дом.