Священный лес
Шрифт:
— Первая, — говорит Вуане, — это зази, снадобье всех женщин. Вторая — колдунья, словно труп, завернутая в простыню.
Процессию замыкают матроны, совершавшие эксцизию. В своих лучших набедренных повязках, в высоких конусообразных головных уборах из полос материи самых ярких цветов, они слегка пританцовывают, размахивая щипцами и ножами — атрибутами их дела. С веселым садизмом они воспроизводят мимикой перед глазеющей толпой операцию.
Рядом с кортежем весело суетится и как будто ведет игру худенькая женщина в м’била. На пей головной убор с перекрещивающимися гирляндами бараньих
Мы хотим начать съемку, и я направляюсь к площади. Вуане догоняет меня: ни один мужчина не должен приближаться к процессии. Поскольку я настаиваю, он указывает мне на огромпую старуху, сидящую под навесом одной из хижин между двумя матронами особенно свирепого вида.
— Ты должен спросить у нее.
Это главная ведунья в округе, и праздник в ее власти. Она может его остановить одним жестом. Весит старуха, должно быть, около двухсот кило. Я видел, как она переходила площадь. Выпрямиться она не в силах и может передвигаться, только толкая перед собой нечто вроде деревянного катка.
— А в лесу ей нужно двадцать носильщиков, — с восхищением поясняет Вуане.
По поверьям тома, когда ведунья находится в пути, никогда не бывает дождя, только небо покрывается тучами, чтобы защитить ее от изнурительной жары.
Я минуту колеблюсь, а затем в сопровождении Вуане направляюсь к старухе. Она поворачивает опухшее лицо и обдает меня гневным взглядом. Надеясь ее смягчить, я передаю через Вуане подарок. На этот раз наш переводчик, по его словам, охотно уклонился бы от роли посредника. Старуха ничего не желает слушать, бросает деньги мне в лицо и поворачивается к нам спиной. Вуане глядит на меня с беспокойством, но у меня в запасе есть другой аргумент.
— Я знаю, что тебе не нужны деньги. Ты распоряжаешься всеми женщинами в округе, а во время этого праздника даже мужчинами. Я прошу тебя дружески принять бутылку рома, которую мы привезли для самих себя.
Мгновенная метаморфоза. Поняла ли она, чего мы лишаем себя, делая этот драгоценный подарок? Лицо ее озаряется, она берет меня за руки и передаст через Вуане, что мы ее друзья.
— Ты можешь снимать, но не слишком близко.
На площади женщины ведут хоровод. Наконец, испустив последний вопль, они поворачивают обратно в лес.
— Еще не кончено, — говорит Вуане, видя, что я складываю аппарат. — Теперь будет еще великолепней!
Вуане полюбилось это прилагательное, которым мы обогатили его словарь, и он, как и большинство белых, употребляет его кстати и некстати. На этот раз оно, пожалуй, уместно. К сожалению, солнце вот-вот опустится за лес и через несколько минут снимать будет уже нельзя.
— Да, да, великолепно! Ты увидишь, — нетерпеливо повторяет Вуане, никогда не желающий считаться с возможностями техники.
Глухие удары, словно поступь гигантского зверя, потрясают деревню. Над коническими крышами вырастают две белые мачты, метров десяти высоты, увешанные развевающимися цветными лентами. Из промежутка между хижинами выходит новый кортеж. Две группы женщин по очереди поднимают и опускают тяжелые шесты. Только удары мачт о землю задают ритм пению. В середине толпы движутся высокие черные
39
В подлиннике игра слов: «excis'ees» («прошедшие эксцизию») и «exquises» («очаровательные»). — Прим. пер.
В наступившем мраке быстро тонут все детали. Площадь — уже сплошная темная движущаяся масса людей, без конца кружащихся в одном и том же колдовском ритме. В последних отблесках дня вырисовываются только две большие мачты да колпаки прошедших посвящение девушек.
Нам удалось заснять большую часть церемонии. Остается только записать песни женщин.
Мы установили генератор за кругом лиан, на другом конце стометрового кабеля, чтобы его треск не попал в микрофон. Жан и Тони уходят с лампой-молнией запустить мотор. Я остаюсь у магнитофона. Несколько любопытных окружают меня. Проходит десять минут, но контрольная лампа над головой не загорается. Видимо, в движке какая-то неполадка, и я, оставив Вуане присматривать за аппаратурой, отправляюсь к товарищам.
Сидя на толстом стволе выкорчеванного дерева, Тони и Жан с усталым видом переводят дух. С того времени, как они расстались со мной, они безуспешно дергали пусковой шпур. Пробую и я — успех не больший. Жан властно отстраняет меня.
— Постой, — говорит он. — Бесполезно себя утомлять. Попробую еще три раза. Если не запустится, нужно все разобрать.
Он еще три раза безуспешно дергает шнур. Мы набрасываемся на механизм. Вычищенные части бережно разложены на брезенте. Мы пытаемся установить причины аварии. Затем разгорается дискуссия о том, в каком порядке следует вновь собрать все детали. Точка зрения Жана берет верх. Вот завинчен последний болт, и мотор принимает обычный вид. Напрасный труд — работать он не желает.
Мы сидим, обескураженные. Молча подходят три наших друга, расстроенные, пожалуй, еще больше нас.
— Коли и все люди надут машину, — говорит Вуане с оттенком упрека в голосе.
Он дает понять, что наш престиж падает с каждой минутой. Жан снова принимается за дело, но нервничает и рвет шнур. Тони сменяет его и повреждает руку. Я в свою очередь после нескольких бесплодных попыток шлепаюсь наземь.
— Пусти, — говорит Вуане, — я заставлю его идти.
Но и у него ничего не выходит, и его задор быстро пропадает.
Зэзэ, сидевший до этого на корточках в тени, встает и молча накручивает шнур на руку. Мы пытаемся ему объяснить, что в его возрасте это дело ему не под силу, но он отстраняет нас рукой. Вскоре он запутывается в своем бубу, сдвигает цоколь мотора и в конце концов вторично рвет шнур. Поглядев с минуту презрительно на механизм, он подает знак Вэго и Вуане и уходит с ними в лес.
Оставшись одни, мы без особой надежды продолжаем теребить мотор. Там, в деревне, песни смолкли, и мы решаем прекратить возню с генератором, хотя бы на этот вечер. Мы уже складываем инструменты, когда вновь появляются знахари.