Священный метод
Шрифт:
Ромка перевернулся на другой бок, вытащил из-под подушки кусок серого хлеба, отломил корочку, сунул за щеку. Как конфета – подумалось ему. Если бы несколько месяцев назад ему, Ромке, кто-то сказал, что он будет радоваться таким «конфетам», он бы по меньшей мере удивился и про себя бы решил, что говорящий не в своем уме.
И вот поди же ты…
А еще – картошка. Дома мама картошку готовила нечасто: ссылалась на то, что картошка неполезная, что лучше есть другие овощи, типа брокколи, цветной капусты, перчиков, шпината и всего прочего. Мол, они лучше.
Ох, мама. Картошка,
Конечно, в детском доме не голодали, но еды было в обрез, «впритык», как любил говорить местный повар по кличке Кот-Ученый. Он был из бывших зэков, этот самый Кот-Ученый, но детей любил и на них особенно не экономил, разве что кролей помоложе и помягче утаскивал с собой, и кур, когда привозили кур.
Но картошка…
Ромка вспомнил, как Насте досталось в первые дни пребывания в этом детском доме, и поморщился. Сволочи поганые. Сейчас, понятно, уже не трогали, но тогда Настя получила так, что мало не покажется.
После уроков, которых было всего четыре каждый день, часть детей отправляли на огород, а часть на кухню, помогать Коту-Ученому готовить обед. В тот раз на огород на прополку отправили пацанов, а девчонкам досталась кухня, и, разумеется, Кот-Ученый определил их чистить картошку. Настя, которая тогда еще толком не отошла от шока, в первые минуты не поняла, что происходит. Перед ней, как и перед другими девочками, стояла миска, в которую положено было складывать почищенную картошку. Когда Настя вытащила из общего бака четвертую по счету мокрую помытую картофелину и принялась добросовестно возить по ней тупым ножиком, она обнаружила, что в её миске чищенных картофелин больше нет – они перекочевали в миски товарок, сидевших справа и слева от неё.
По картошке была выработка. Каждой девочке было положено почистить пятнадцать штук. Не почистишь – не дадут ужина…
– Отдай, – попросила Настя девочку, сидевшую слева. Та в ответ сложила из потемневших от картофельного сока пальцев кукиш и сунула Насте под нос.
– Накося выкуси! Ворона! Проворонила, а я тебе «отдай». Обойдешься!
– Ты их у меня своровала, – проявила твердость Настя. – Отдай!
– Да пошла ты!.. Нету у меня их! Отвали, приблуда!
– Ты… – начать толком фразу Настя не успела – соседка быстро и неожиданно сильно толкнула её в плечо, и Настя тут же очутилась на полу, хорошо еще, что табуретки, на которых сидели девочки, были совсем низенькие.
– Что за шум, а драки нету? – Кот-Ученый стоял на пороге комнаты, где чистили овощи, и недоуменно оглядывался. – Чего на полу разлеглась, новенькая? А ну, подъем!
– Они… – Настя всхлипнула.
– Она у нас картошку спереть хотела, – тут же нашлась воровка-соседка. – Драться лезет! Косма Ульянович, чё она?!
– Воровать нехорошо, – осуждающе покачал головой Кот-Ученый. – Настасья, да?
Настя кивнула. Помимо воли в глазах сейчас закипали слёзы, и страшно, до боли, хотелось к маме, домой, в Питер, туда, где никогда такого не было и никогда не будет…
– Что ж ты, новенькая, а сразу воровать, – пожурил её Кот-Ученый. – Вставай давай и садись чисти. На первый раз прощаю, но если завтра норму не сделаешь, на ужин только хлеб получишь. Уяснила?
– Я не воровала, это они…
– А вот ври, да не завирайся, – погрозил пальцем Кот-Ученый. – «Они». Они тут уже по три года живут, а ты без году неделя. Всё. Давайте, девки, живехонько, а то через час парни с огорода придут, а у нас пюре не готово. Кипит уже вода. Резче, чертовки малолетние!..
Когда за ним закрылась дверь, соседка подсела к опешившей от такой бесцеремонности Насте вплотную и прошептала:
– Кто доносит, тот головы не сносит, сучка. Поняла?
– Доносчику – первый кнут, – шепнул голос с другой стороны. – Паскуда. Рот закрой, воробушек залетит.
– И во рту ежа родит, – подсказала соседка. – Давай, чисти. Сопли вытри и хавалку заткни. Нюня.
…Конечно, вечером Настя всё рассказала Ромке. Конечно, Ромка вознамерился поймать в тихом месте этих соседок и показать им, где раки зимуют, но Настя, которая в таких делах соображала порой быстрее, чем он, отговорила. Она уже понимала, что происходит, – и каким-то волевым усилием, неожиданным даже для себя самой, сумела собраться и взять себя в руки.
– Ром, нельзя, – удрученно сказала она, когда Ромка закончил свои разгневанные речи. – Будет только хуже.
– Хуже, по-моему, уже некуда, – покачал головой Ромка. – Ох, Настька, влипли же мы с тобой.
– Влипли, – кивнула в ответ девочка. – Ром, я так домой хочу.
– Я тоже хочу…
Они сидели на низком полуразрушенном заборчике, который раньше огораживал детскую площадку для малышей, сейчас заброшенную, заросшую бурьяном, полынью да молодыми березками. До здания детского дома, старого, но еще крепкого, было метров тридцать, раньше к площадке вела мощеная дорожка, но сейчас от дорожки тоже почти ничего не осталось: вывороченные из земли бордюрные камни да несколько покрытых мхом расколотых плит.
– Значит, это и есть Терра-ноль, про которую ты рассказывал? – Настя сидела, обхватив себя руками за плечи и глядя в никуда. – Жутко тут.
– Я рассказывал только то, что говорили папа с мамой, – возразил Ромка. – Я же здесь не был никогда. А вот родители долго прожили. Лет восемьдесят или даже больше. Им нравилось.
– Восемьдесят? – переспросила Настя.
– Настюх, я тебе сто раз говорил, что у нас все долго живут. – Ромка, кажется, немножко рассердился. – Да. Восемьдесят. В семье всем уже по многу лет.
– По многу – это сколько?
– Ну… – Ромка призадумался. – Папе, кажется, триста девяносто, маме сто семьдесят, но на самом деле больше, она же воссоздание проходила после того, как умерла. Иту и рыжему… Ит говорил, что они постарше, чем папа, из-за Терры-ноль как раз, значит, им триста девяносто с какими-то копейками, наверное, Фэб и Кир – ровесники мамы, они тоже после воссоздания…
– Если бы тебя кто-то нормальный слышал, он бы решил, что ты чокнутый, – Настя вздохнула. – Ты сам-то понимаешь, Ром? Триста девяносто лет! Люди столько не живут.