Святополк II. Своя кровь
Шрифт:
Боевых коней почти не гоняли в поля - они могли понадобиться воинам в любой день и час. Только днем их отгоняли пастись на траву, и хотя к вечеру пригоняли обратно на сторожу, работы в конюшне было мало.
– Эй, Лют! Чего расселся?
– послышался окрик.
– Живо на поварню!
Отрок встрепенулся и сорвался с места.
Лют прижился в крепости. Здесь все было иное. Хотя его и прозвали Хазарчонком, но звали как-то необидно. Тут никто не мстил ему невесть за что, не давал волю кулакам. Да и работой не слишком нагружали - всякий воин сам ходит за своим конем, чистит свою бронь и оружие, так что на долю Люта оставалась только грязная, хотя и необременительная
Мальчик сам не знал, как скоро исполнятся его слова - но исполнятся не так, как того желалось всем не только на стороже, но и по всей Киевской и Переяславльской земле.
Первых половецких всадников заметили еще утром. Выехавшие в поле дозорные отъехали всего версты три-четыре, как вдруг поворотили коней и во весь опор поскакали вспять. Дозорный на вышке заметил это и оповестил воеводу.
Всадники ворвались в ворота с криками:
– Половецкие сторожи! Половцы идут!
Видя их перекошенные лица, горящие глаза, воины спешили хвататься за оружие, кинулись разбирать брони и коней, кто-то кинулся на вышку - поджигать хворост. Но тут вышел воевода.
– Неча зря глотки драть!
– рявкнул он.
– Ныне с половцами у нас замирение. Послы мимо проходили - уговорятся с князем и на сей раз…
Ему не успели ни возразить, ни поддакнуть - с вышки послышался крик:
– Половцы идут!
Люди бросились к стене, на вышку полезло сразу пять или шесть воинов.
Наблюдатели были правы: впереди, у самого окоема, подрагивающего в нежарком степном мареве, поднималась пыль. В клубах ее что-то двигалось, и это были всадники. Их было слишком много для простой сторожи. Толстый рукав половцев отделился от пыльного облака, устремился к крепости.
– Зажигай огонь.
– Воевода, поднявшийся на вышку, отшатнулся и словно через силу, едва не спотыкаясь, поспешил вниз. Он еще не успел коснуться ногами земли, как сухой хворост занялся под умелыми руками дозорных, и, дождавшись, пока огонь весело схватится пожирать сушняк, на него бросили охапку подвявшей зелени. В небо клубами повалил темный дым. В безветрии он сперва окутывал вышку и лишь потом как бы нехотя поднимался выше.
Воины разбирали брони. Бабы с малолетними детьми уже выскакивали из изб, таща наспех собранные узлы с добром. Узенькая мелководная речушка с заросшими тальником берегами протекала совсем рядом, торопясь к Торчице. Коли повезет, берегом женщины успеют добраться до большой реки, а там через брод на тот берег и укроются в леске.
Лют метался среди воинов. Малая сторожа не могла задержать выход половцев, но свое дело она сделала - упредила остальных. Теперь надо было встречать врага. Парнишка налетел на воеводу:
– Я тоже хочу биться!
– Биться?
– Воевода глянул сквозь него мутным глазом.
– А, лихоманка тя уешь! Туда же!.. Пошел прочь… А ну стой!
– крикнул он прежде, чем Лют сделал шаг в сторону.
– Бери коня, скачи в Торческ!
– Но я хочу биться!..
– Пошел, щеня!
Лют со всех ног кинулся к конюшне. Не все кони успели привыкнуть к парнишке, стоялые жеребцы поджимали задние ноги, скалились. Подхватив ближнего, Лют набросил на его голову уздечку, держась за гриву, забрался на спину и ударил коня пятками. Тот всхрапнул и вынес мальчишку из распахнувшихся дверей конюшни.
Холмистая лесостепь с рощицами на балках раскинулась перед ним. Припав к гриве коня, Лют боялся оглянуться, чтобы вдруг не увидеть погоню. Больше пожара Лют боялся услышать за спиной топот чужих коней и гортанные крики половцев, свист волосяного аркана и испуганное ржание его коня, когда его меткой стрелой собьют с бешеного бега.
Обошлось. Правя от одной рощицы до другой, Лют добрался до берегов Торчицы. Здесь в изобилии росла ольха и ива, поднимался краснотал и тополя, у самого уреза воды на мелководье рос тростник. Лют легко отыскал место, где несколькими седмицами ранее переправился через реку, и погнал коня в воду. Жеребец захрапел, скачками одолевая мелкое место и поднимая тучи брызг. Потом пошел медленнее, высоко поднимая голову. Летом здесь можно было перебраться верхом, но после весенних дождей и разлива река вздулась, и на середине конь поплыл. Легкий Лют так и держался на его спине весь путь и то и дело озирался на оставленный берег - все ждал погони.
Но заросли ивняка и краснотала хранили молчание, словно на свете не существовало опасности. Потом под копытами коня зачавкало дно, он в несколько прыжков вынес всадника на берег и помчался прочь от реки.
Дорога на Торческ проходила в полуверсте. Сам город, еще не ведавший об опасности, Лют увидел немного позже и, как ни спешил, придержал коня. Он ведь клялся, что не вернется сюда!
Вокруг Торческа раскинулось несколько селений - в них жили пожалованные здешним боярам и тиунам смерды. Решив упредить их, Лют свернул к избам.
– Половцы! Половцы идут!
– Лют пронесся между домами, распугивая бесштанных ребятишек.
– Уходите все!
Ему закричали вслед, послышался бабий визг, словно поганые уже врывались в село. Лют не останавливался, спеша в город.
По дороге тянулось несколько телег. Спугнув и их, Лют ворвался в приоткрытые ворота.
– Половцы за рекой!
– закричал он в лица выбежавших навстречу посадничьих дружинников.
Сейчас было не время половецких походов - поганые приходили на Русь во второй половине лета или ранней осенью, когда солнце выжигало до желтизны траву в кочевьях, а поселяне собирают урожай. Тогда кони сыты и легки на ногу, их можно подкормить свежей травой у берегов рек. Но торки, которые сами до недавнего времени были кочевниками, понимали, что такое нежданный враг, и поверили сразу. Лют поскакал к торжищу у церкви Спаса, и через некоторое время с колокольни донесся тревожный перезвон, оповещающий Торческ о беде.
Лют оставался при церкви до тех пор, пока спешно собравшиеся перед ее воротами торчевцы не разбежались по своим домам. Скорчившись, он просидел в уголке на полу, остановившимся взором глядя на икону Богоматери и слушая гулкий рев голосов. Кричали недолго - сразу порешили поганым ворот не открывать, держаться до последнего и слать гонцов в Киев к великому князю. Люту казалось, что он различает в криках голос отца - княжий тиун Захар Гостятич настаивал на том, чтобы самолично скакать с вестью. Хотелось выбежать и кинуться к отцу, закричать: «Я могу! Я доеду! Пошли меня!» - но он только крепче обхватывал колени руками, вжимаясь в пол.