Святослав. Великий князь киевский
Шрифт:
Он быстро поднялся на ноги.
— Правда, она выросла? — спросила боярыня.
— Она — чудо! — убеждённо сказал князь.
Вошла нянька с виноватым зарёванным лицом. Боярыня отослала с ней девочку. Когда дверь за ними закрылась, спросила:
— Ты заметил, как она на тебя похожа?
— Разве? — удивился князь.
— Конечно. Ты будешь её любить?
— Почему ты спрашиваешь? Она же моя крестница! Боярыня, видимо, ждала именно этих слов, потому что быстро сказала:
— Нет, она не просто твоя крестница...
— А кто же? — удивился Святослав и ещё до того,
— Я по твоему лицу вижу, что ты догадался, князь. Да, Оленька — твоя дочь.
Он поверил сразу и уже не сомневался, однако принялся С мысленно считать: случилось-то летом, в июле, Оленька родилась в апреле следующего года, ровно через девять месяцев, кроме того, боярин сам ему говорил, что у них четыре года не было детей... И после появления на свет Оленьки других детей не было, Оленька — единственная... Но, Боже мой, как же получилось, что он её крестный? Князя охватил ужас: крестить родную дочь — страшный грех! Он не сдержался, закричал:
— Как ты могла! Почему ничего мне не сказала? Почему допустила, чтобы я крестил собственную дочь?
— Вот ты о чём, — устало сказала боярыня. — Я-то полагала... — Она не закончила фразу, лицо её окаменело. — Не волнуйся. Ты не знал. Ты не виноват. Грех на мне. И кабы не погиб боярин, я б никогда тебе не сказала. — И без видимой связи с предыдущими словами добавила: — Не любила я его, но человек он был хороший. Оленьку любил больше всего на свете.
— Какое ты имела право скрыть от меня?
— А что я должна была сделать? Рассказать? Ты бы отказался крестить, не назвав при этом ни одной веской причины. А боярин затаил бы на тебя обиду, стал бы считать тебя своим врагом. Он был страшным человеком для врагов, безжалостным... Одному Богу известно, что могло из всего этого выйти. Я не хотела, не могла допустить ни вражды, ни крови между вами. Пусть уж я одна за всё в ответе...
Князь не мог не признать её правоты.
— Что же нам теперь делать? — спросил он.
— Ничего, князь. Жить, как жили.
— Но как же Оленька? Сирота при живом отце?
— Так судьба распорядилась. Теперь уже ничего не изменить... Об одном только прошу тебя — не оставь заботами свою дочь.
— Я обещаю... — ответил Святослав и подумал, что судьба может и покарать за обман, но не стал говорить об этом. Только теперь он понял, что весь разговор начат ею ради того, чтобы заручиться его заботой о девочке. — Тебе кто-нибудь угрожает? — спросил он.
— Нет. Но у боярина брат есть... На отчину с алчностью смотрит...
— Боярин отчину тебе завещал.
— Завещание есть, послухов [37] нет.
— Я твой послух. Боярин перед смертью мне подтвердил. Если никто не знает, что я отец, то я могу быть послухом. — И вдруг он испуганно охнул: — Ох ты, Господи, совсем забыл об исповеди...
— Я до сего дня носила эту тайну в себе, — шёпотом призналась боярыня, что обманывала Бога.
Князь понял, каких мучений для неё, женщины конечно же религиозной и свято верующей, стоило утаивать на исповеди, а значит — от Бога, правду. И всё ради того, чтобы не опозорить мужа и не сделать Оленьку в глазах церкви незаконнорождённой. Он обнял боярыню. Она зарыдала, выплакивая всё накопившееся не только за эти два дня, но и за три долгих года...
37
Послух — свидетель.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Начало 1146 года великий князь Всеволод встретил в походе. Зима выдалась суровой. Он простыл. Лёгкая простуда неожиданно обернулась тяжёлой болезнью. Дружинники отвезли великого князя в Киев.
К весне он начал было поправляться. Княгиня Агафья, не отходившая от него, пестовала как маленького, отослав в Чернигов слетевшихся, словно вороны на падаль, Ольговичей. И вдруг в разгар лета хворь снова скрутила Всеволода, и он, уже не поднимаясь, угасал.
Усобица утихла — князья выжидали. Опять съехались Ольговичи. Княгиня вызвала Святослава. Он решил не тревожить Марию, не везти её в Киев, и, как стало вскоре ясно, правильно сделал.
Первого августа великий князь Киевский Всеволод умер в загородном дворце под Вышгородом.
В Киев ринулись братья новопреставившегося — старший, Игорь Олегович, и младший, Святослав Олегович, — опасаясь, что кто-нибудь в суматохе перехватит у них великий престол. Но киевляне вдруг вспомнили все притеснения, чинимые Ольговичами и Всеволодовыми тиунами, и начались волнения.
Киевские бояре втихомолку разжигали недовольство. Кто-то послал за внуком Мономаха князем Изяславом. Начались погромы сторонников Ольговичей.
Первым был разгромлен двор великого боярина Ратши, главного сподвижника Всеволода. Сам боярин бежал из Киева.
С огромным трудом Игорю Олеговичу удалось утихомирить киевлян и договориться с ними. Он сел наконец на великий стол, поцеловав крест киевлянам, что будет править «по всей их воле». Но Изяслав уже тайно прискакал в Киев. Его встретила старая киевская бояра и целовала крест ему.
Тринадцатого августа вспыхнуло восстание, киевляне опять разгромили дворы сторонников Ольговичей, разгоняя дружину великого князя Игоря. Самого князя схватили, заковали, бросили в поруб [38] . Дружина Изяслава дошла до Вышгорода, разметав потерявших своих князей воинов Игоря и Всеволода. Остановила их только княгиня Агафья, выйдя за ворота города, вся в чёрном, в окружении попов и боярских жён...
Святослав Олегович успел ускакать в Чернигов, увозя с собой жену и детей Игоря. Но и в Чернигове ему не нашлось защиты — двоюродные братья, Давыдовичи, отказали ему в приюте, и князю пришлось бежать дальше, на север, в глушь, в Вятские земли.
38
Поруб — тюрьма.