Святослав
Шрифт:
— Все же хотелось бы получить ответ, пока тепло, а не в стужу.
Вскоре Калокир получил ответ.
До рассвета еще далеко, но стража на городницах дает знать, что ночь на исходе. Перво-наперво несутся медные звуки бил с главной башни, над Подольскими воротами: «Бля-а-ам!… Бля-а-ам!… Бля-а-ам!…» — словно о чем-то они просят…
И тотчас по всей стене им отзываются била — на башне, что высится над ручьем, наБерестовской, над воротами у Переве-сища.
Одновременно раскрываются Подольские и Перевесищан-ские ворота, а на фоне еще серого неба видно,
Гора оживает. То тут, то там вспыхивают огоньки в домах по главному концу от Подольских ворот до Берестовской башни, в княжьих теремах, службах, крыши которых чернеют налево от главного конца до самой стены; еще больше огоньков вспыхивает справа, в теремах воевод да бояр, и далее у Перевесищанской стены, где живут купцы, княжьи и боярские ремесленники, кузнецы, простые дворовые, всякая чадь, рабы да черные люди.
Но не только огни показывают, что Гора проснулась, весь город уж шумит, как потревоженный улей. На городницах сменяются стражи, а они всегда одинаковы? ночью ходят неслышно, а чуть день — дерут глотки…
— Гей, там, над ручьем, чьи лодии прибыли ночью? — слышится с башни сильный хриплый голос.
— Из Родни… Ро-одни! — доносится откуда-то снизу, из тумана.
— А чьи стоят на плесе?
— Переяслав… Остер… Чернигов…
Во всех концах Горы ржут лошади, ревут коровы, поют петухи, скрипят двери, звучат мужские и женские голоса. Где-то глухо бьет молот, где-то плачет ребенок. А из-за городской стены, из пробудившихся лесов и долин, несется многоголосый птичий гомон.
Но оживленнее всего у княжьего терема: отовсюду тянутся туда воеводы и бояре, в серой мгле вырисовываются их темные фигуры, слышится громкий разговор, звон оружия, посохи с железными наконечниками, ударяя о камни, высекают искры…
В Золотой палате темновато, два высоких серебряных подсвечника стоят на помосте, по бокам старинного деревянного, с высокой спинкой княжеского стольца, еще несколько — по углам. Их тусклый свет вырывает из холодной полутьмы очертания бревенчатых стен, на которых висят древние шлемы, кольчуги и княжеское оружие, падает на черный резной потолок, на матицы, с которых спускаются позолоченные паникадила, на скамьи вдоль стен.
Но вот несколько гридней распахивают тяжелые двери, и в палату медленно вступают бояре и воеводы. Некоторые из них -старейшие, мужи нарочитые — направляются прямо к скамьям и садятся там, опираясь на посохи. Другие толпятся посреди палаты и тихонько беседуют.
Бояре и воеводы, как всегда, одеты богато, на них княжьи награды и знаки — гривны, цепи, кольца с печатями. На совет с князем в Золотую палату они пришли, разрядившись в бархатные или полушерстяные платны, подпоясались широкими кожаными, золотом шитыми поясами, обулись в красные или зеленые сафьяновые сапоги. У воевод золотом и серебром тканные платны, а крыжи мечей сверкают драгоценными камнями.
В это утро князь Святослав вышел из черневших тут
В палате раздались приветствия:
— Здравы будьте, княже с княгиней! Князь Святослав ответил;
— Здравы будьте и вы, бояре мои и воеводы!
Князь и княгиня-мать сели.
В палате воцарилась тишина: кто сидел — казалось, прилип к холодной стене, кто стоял — боялся шевельнуться.
— Бояре мои и воеводы! — начал князь. — Днесь созвал я вас, чтобы говорить про Русь, про живот наш, будущность нашу.
В узких, высоких, с круглыми стеклами окнах княжьей палаты забрезжил голубой рассвет, он смешивался с мерцающими огнями свечей, и лица собравшихся казались бледными.
— Бояре и воеводы, — продолжал Святослав, — как жили мы раньше и как живем ныне? Отцы наши и деды, — он поглядел на доспехи князей, на шлемы, в прорезях которых, под забралами, казалось, светились глаза, — отцы и деды, объединив роды и племена, боролись с врагами, которые с оружием шли на Русь, и побеждали. Но враги не дремлют и днесь, они жаждут нашей гибели и готовят поход, чтобы завладеть нашими землями.
— Хозары? — доносится голос из палаты.
— Печенеги? — спрашивает кто-то.
— Неужто греки? — раздается сразу несколько голосов.
— Хозары разбиты, им уж не брать больше дани с Руси, -отвечает князь Святослав. — С печенегами мы живем в согласии. Поход готовят императоры Византии — Нового Рима.
— Так чего же, княже, мы терпим?! — восклицают воеводы, хватаясь за мечи.
— Уже по всем окраинам ромеи убивают наших купцов… -говорит кто-то хриплым голосом.
— Уже закрыты все пути из земли нашей.
— Почто, княже, дозволяешь им приезжать к нам? — звенит еще один отчаянный, пронзительный голос. — Вон греческие хеландии все лето стоят на Почайне…
В палате становится светлее, Святослав видит бородатые злые лица бояр и воевод. Все они уже повскакивали со скамей и бьют посохом об пол.
— С давних пор, — снова говорит князь, — ромеи клятву дают жить в мире и дружбе, а на деле замышляют брань и тщатся уничтожить Русь. С давних пор, словно тати, крадутся они к нашим землям, ставят города над нашим морем, построили Саркел, чтобы преградить нам путь на восток. Это они насылали на нас хозар, печенегов и прочие орды… Но мы отбивались от них, купно с нами боролись болгары. Когда отец мой
Игорь вместе с кесарем Симеоном шли на Константинополь, императоры дрожали, аки лоза, на песку седяща…
— Так пойдем же, княже, купно со болгарами на Константинополь! Веди нас! — гремело во всех углах палаты.
— Коли бы мы пошли ныне с болгарами купно, — ответил князь Святослав, — то снова водрузили бы наш щит над врагами Царьграда, но в Болгарии сидит не Симеон, а Петр, он подружился с императором так, что ныне не угадаешь, где кончается империя и начинается Болгария. И хоть они сейчас и враждуют, очи Петра смотрят не на Киев, а на Константинополь…