Святой и грешница

Швайкерт Ульрике

Сначала Жанель болтала без умолку, постоянно задавая вопросы, на которые получала односложные ответы.

— Ты не очень-то разговорчива, — сказала она, подходя к воротам, ведущим в предместье Плайхах.

Элизабет вздохнула.

— Мне нечего сказать. Это очень странное чувство — быть взрослым и вместе с тем заново рожденным. У каждой из вас своя история и воспоминания. В моей голове за исключением нескольких картинок клубится туман, сквозь который я не могу пробиться. Я не знаю ничего! Ты называешь меня Элизабет, и, возможно меня так звали раньше, но я в этом не уверена. Несмотря на ваше хорошее отношение, жизнь здесь, как одежда, сшитая для кого-то другого: в одном месте широковата, в другом узковата.

Я словно упавшее дерево, которое потеряло корни. Вместе с воспоминаниями я потеряла семью и дом, где чувствовала себя в безопасности и куда могла бы вернуться.

Жанель, остановившись, с состраданием погладила ее руку.

— Наше заведение теперь твой дом, и мы станем твоей семьей. — Она лукаво улыбнулась. — У нас, как и в любой семье: кого-то любишь больше, кого-то меньше, иногда с кем-то ссоришься и рвешь на себе волосы. А мадам — наша мама, строгая и неуступчивая, но справедливая. Мы работаем на нее, за это она зорко следит за происходящим и не побоится призвать к порядку даже рыцаря или члена городского совета, если они позволят себе лишнего. Дважды она даже посылала за палачом, когда пьяную компанию невозможно было усмирить. И в случае с Эстер… — Ее лицо помрачнело.

Элизабет следовало бы расспросить Жанель, но ей не хватило смелости лишить себя последней иллюзии. Момент был упущен. Крошка Жанель снова радостно посмотрела снизу вверх на Элизабет.

— Вот увидишь, здесь не так плохо. Многие из нас пережили и худшие времена и обрели покой здесь, у мадам.

Элизабет только молча кивнула. Жанель была ей симпатична, и с другими девушками сложились нормальные отношения, но она немного боялась мадам. Что здесь происходило? У нее было смутное представление об этом, и, несмотря на потерю памяти, она понимала, что уклад жизни богобоязненных женщин, например бегинок, пожертвовавших собой ради ближних, существенно отличается от происходящего в доме. Тот факт, что за порядком здесь следит палач, свидетельствовал о грехе. Где-то глубоко в душе Элизабет чувствовала, что это место не для нее.

Вернувшись домой, они застали всех в постели, многие спали.

— Тебе тоже следовало бы прилечь. Ночной покой здесь длится недолго, и когда придут первые гости, поздно будет думать о сне.

Элизабет не чувствовала усталости, но все же прилегла. Одеяло еще сохло на улице. Что еще ей делать в большом мрачном помещении, которое даже днем едва освещалось сквозь обтянутые пергаментом окна?

«Слишком темно для чтения», — подумала Элизабет и удивилась своим мыслям. Чтение? Она умеет читать? В памяти всплыло воспоминание о бросающих разноцветные блики витражных окнах и толстой книге в кожаном переплете. Но как только она попыталась взять книгу и напрячь память, чтобы вспомнить комнату и весь дом, все исчезло в тумане.

Она, вероятно, заснула, потому что внезапно раздавшийся шум заставил ее вскочить. Большинство девушек не спали. Масляные лампы горели в держателях на стенах, хотя остатки дневного света еще пробивались сквозь окна. Элизабет изумленно осмотрелась. Странная хлопотливость царила в большой комнате, которую можно было при необходимости разделить двумя плетеными ширмами. Сейчас они стояли у стены, поэтому Элизабет могла видеть всю комнату.

В ней насчитывалось три кровати и два соломенных матраца в дальней части, справа и слева от двери стояли два стола с двумя лавками возле каждого и несколько табуретов. Слева у двери была печь, Марта как раз мешала угли. Анна принесла кувшины с глинтвейном, чтобы подогреть его. Эстер, порезав большую буханку хлеба, складывала ломти в корзинку. Мара сидела на постели, украшенной туго набитыми подушками, и Жанель шнуровала ее корсет. В отличие от предыдущего дня она облачилась в рубашку с большим вырезом, и ее грудь и руки были практически голые! Яркие наряды других девушек тоже вряд ли

можно было назвать благопристойными. Грет так высоко зашнуровала свое платье, что виднелись икры, а из глубокого декольте Анны выглядывали соски, когда она наклонялась. Кроме того, девушки накрасили губы красным цветом. Мара подвела глаза угольком, а Марта припудрила лицо и навела румянец. Даже старая мадам надела туго зашнурованное яркое платье и накрасилась. Тяжелая цепь висела на ее дряблой груди, золотые браслеты звенели при каждом движении. Стоя посреди комнаты, она следила за своими протеже.

Элизабет неподвижно сидела на постели у стены и наблюдала за изменившимися девушками.

Разбудивший ее шум доносился от входной двери: кто-то постучал и так резко распахнул дверь, что она ударилась о стену. Трое мужчин громко и восторженно поприветствовали девушек. По всей видимости, настроение им подняла выпивка. Один мужчина обнял Марту, которая ему мило улыбнулась и вдруг стала замечательно выглядеть, может быть потому, что убрала свою угрюмую мину. Второй, положив руку на пышный бюст Анны, прижал ее к себе. Потеряв равновесие, девушка упала ему на грудь. Выскользнувший из ее рук кувшин ударился о пол и разлетелся вдребезги, залив все вокруг красным вином. Мужчины засмеялись, Анна, выругавшись, с опаской бросила взгляд на мамочку.

Эльза нахмурилась.

— Ну же, господа, не так бурно, — дружелюбно сказала она. — Присядьте сначала, выпейте. У нас есть свежий хлеб, сыр и сало. Может быть, сыграете в кости?

Мужчины, плюхнувшись на лавки, попросили вина. Грет принесла им сыр и сало, а Жанель достала кости и села рядом. Посетители, прилично одетые мужчины в возрасте, точно не были мелкими ремесленниками из предместья. Скорее всего, их укрепленные дворы с башнями напоминали маленькие замки и располагались в облюбованных канониками кварталах Бастгеймер или Гензегеймер во внутреннем городе. Элизабет удивилась своим мыслям и как раз задалась вопросом, откуда это ей известно, как вдруг почувствовала на себе взгляд мамочки.

— Как ты выглядишь? — сдвинув брови, спросила Эльза. — Так не пойдет! Еще кто-нибудь подумает, что я приютила беглую богомолку.

— Но ведь это вещи, которые вы мне вчера дали, — удивилась Элизабет. Она посмотрела на себя и не увидела ничего непристойного в застиранном и местами потертом платье.

— Вчера было воскресенье! — проворчала Эльза. — Для него они годятся, но не для сегодняшней ночи и других ночей, когда нам нужно работать.

Она посмотрела на стол, за которым сидели трое мужчин и с громкими возгласами играли в кости. Девушки восторженно хлопали в ладоши при каждом удачном броске и утешали проигравших поцелуями. Присутствие хозяйки там не требовалось.

— Пойдем со мной, я посмотрю, как тебя можно принарядить.

Мамочка повела свою новую подопечную в маленький дом напротив, располагавшийся в двадцати шагах от старого еврейского кладбища. Домик прятался между несколькими кривыми яблонями, по его ветхой глиняной стене плелась ежевика. Эльза усадила девушку на лавку и скрылась за плетеной перегородкой. Открыв сундук, она порылась в рубашках, платьях и корсетах. На минуту взяла в руки медальон, который ей принесли ремесленники, нашедшие Элизабет, и снова тщательно спрятала. С охапкой пестрых платьев она вернулась к девушке.

— С сегодняшнего дня это твоя одежда для вечеров. Следи, чтобы тебе ее сразу не порвали!

Почему ей должны порвать одежду? Она ведь не ребенок, играющий по амбарам или лазающий по деревьям! Элизабет хотела было возразить, но предпочла промолчать и при помощи хозяйки сняла свое простое платье и длинную льняную рубашку. Вместо них Эльза дала ей желтую рубашку по колено из тонкой ткани с широкими рукавами и платье с глубоким декольте.

Краснея, Элизабет попросила:

— Может, у вас есть булавка для меня?