Святой конунг
Шрифт:
Но Кальв меньше, чем когда-либо был благодарен ей за помощь; он постоянно отдалялся от нее и давно уже не делил с ней постель.
Сигрид не хватало его, но она старалась держаться сурово. Она думала о том, что это дьявол отвращает его от попыток спасти свою душу.
В это время она стала еще более усердно посещать церковь, прилагая еще больше усилий для того, чтобы подчинить свою волю воле Бога; временами она брала на себя покаяние сверх того, что требовалось от нее. В конце концов она стала обретать мир в том, что заставляла себя страдать, теперь она не боялась даже боли. Но и в этом она видела пустоту…
Помедлив, она направилась за Кальвом в спальню.
Закрыв дверь, он обнял ее. Это произошло так неожиданно, что она вздрогнула. И вдруг заплакала.
— Сигрид, что с тобой? — попытался он утешить ее. Но она успокоилась не сразу.
— Просто… — всхлипнула она, — ты так давно не обнимал меня.
— Я не знал, что тебе этого не хватает, — сказал он. — Я думал, что тебе достаточно церкви и священников, — язвительно усмехнулся он.
— Человеку достаточно Бога, — торопливо произнесла она. — И человек не может желать в жизни большего, но…
— Но? — повторил он, когда она замолчала. И ответ ее прозвучал подавленно:
— В таком случае он остается одиноким.
Она снова заплакала. Он сидел и молча гладил ее по волосам, и вскоре она успокоилась.
— Ты всегда будешь приставать ко мне со своим христианством? — спросил он.
— Я делаю это потому, что люблю тебя, Кальв. И я считаю своим долгом делать это, даже если тебе это и не нравится.
Оба замолчали. Он по-прежнему обнимал ее, и она теснее прижалась к нему.
— Может быть, тебе и самой это не нравится? — спросил он.
— Я… я… — пыталась ответить она и замолчала. Его губы коснулись ее щеки.
— Ты хочешь сказать, что портишь нам обоим жизнь только потому, что считаешь своим долгом делать это? — сказал он. — Почему бы тебе не прекратить размышлять обо всем этом, предоставив это священникам? — продолжал он, видя, что она не отвечает.
— Священники здесь такие чужие, Кальв, и в разговорах с ними нет никакой пользы. И если у меня есть собственное мнение, они сердятся. К тому же мне трудно бывает понять их ирландское произношение. И если я чего-то не понимаю, они дают мне понять, что иного и ожидать не следует от невежды и к тому же женщины.
— А нужно ли тебе спрашивать у них обо всем? К серебру они не относились с таким пренебрежением, когда я заплатил им выкуп, нарушив их законы, и тут же дали мне отпущение грехов. Тебе это о чем-то говорит?
Она вздохнула. Несмотря на все ее попытки приобщить его к христианству, он в своем понимании не продвинулся дальше, чем в день крещения.
— Ты должна понять, что сводишь меня с ума своей болтовней! — раздраженно произнес он.
Она ничего не отвечала, просто лежала и наслаждалась тем, что чувствует его близость. И она поняла, насколько была одинока — и что снова может стать столь же одинокой, если оттолкнет его от себя.
Ей вдруг показалось, что она выстроила крепость из своей христианской веры, крепость, защищавшую ее, но в конце концов ставшую стеной, отделяющей ее от других людей. Ведь не только Кальва отталкивали ее разговоры о христианстве, но и многих других; они уважали ее, но держались на расстоянии.
Она почувствовала неуверенность.
Что, если Кальв прав? Что, если в ее борьбе не было необходимости? Что, если нужно было поступать так, как делал он: исповедоваться в случае совершения греха, принимать как должное слова священника и не забивать себе голову размышлениями? Она чувствовала себя уставшей от этой борьбы, уставшей от раздражения Кальва по поводу ее стараний, уставшей от неприятия Суннивой ее доброжелательных, богобоязненных советов.
Она ощутила внутреннюю потребность в мире, в мире с Кальвом, самой собой и Богом; и, словно пузырьки, поднимающиеся на поверхность со дна водоема, эта потребность в мире выходила на поверхность ее мыслей. Однажды в стейнкьерской церкви она тоже почувствовала тягу к этому.
Но это стремление могло оказаться новой уловкой зла; возможно, дьявол пытался завладеть ими обоими…
И снова, как это часто бывало с ней после отъезда из Эгга, ей захотелось поговорить со священником Энундом.
— Так о чем же ты думаешь, Сигрид?
— Я лежу и думаю о том, что, возможно, ты был прав, говоря о христианстве.
— Тебе следовало давно понять это.
— Мне хотелось бы, чтобы здесь был священник, с которым можно об этом поговорить…
— А что, если поговорить с Трондом? — спросил он.
Она удивилась, почему ей самой не пришла в голову мысль об этом. Конечно, он не был священником, но уже два года он проходил учение в Икольмкилле, так что с ним вполне можно было посоветоваться.
Она прислонилась щекой к его щеке.
— Во всяком случае, сегодня мне хотелось бы поверить, что ты прав, — сказала она.
Она почувствовала, как тело его расслабляется; вздохнув, он положил голову ей на плечо.
— У меня нет слов, как мне не хватало тебя, Сигрид, — прошептал он.
— У тебя было, с кем утешиться, — вырвалось у нее.
— А на что ты рассчитывала, прогоняя меня из постели?
Она ничего не ответила. И он стал рассказывать о том, что ярл собирается к Магнусу.
— Об этом мне хотелось поговорить с тобой, — сказал он. — Я подумал, что тебе это понравится.
Она понимала, что, говоря это, он как бы просит прощения за свое поведение накануне вечером. Но она все же не ответила ему.
— Ты не отвечаешь? — разочарованно спросил он. Она боролась с собой, но в конце концов не вытерпела.
— Мне кажется, что ты предоставил другим возможность каяться за себя, Кальв. Ты не захотел отправиться в Рим, потому что Сигват уже побывал там. И вот теперь Торфинн решил отдать себя в руки Магнуса, что должен был сделать ты. Ты никогда не полагался на Бога…