Святой конунг
Шрифт:
Но когда в конце лета Торфинн вернулся домой, дело оказалось нерешенным.
— Никогда не думал, что попаду в переделку из-за того, что убил кое-кого из королевских дружинников! — сказал он. — И кто бы вы думали, помешал мне заключить мир с королем? Тот самый человек, которого я оставил в живых в Киркьювоге после смерти Рёгнвальда! Все шло хорошо, мы почти договорились с королем о мире, но тут этот человек потребовал от меня выкуп за своего брата, убитого там. И стоило ему заикнуться об этом, как Магнус пришел в ярость; и я решил, что мудрее всего отправиться восвояси.
По лицу Кальва Сигрид видела, как тяжело он переживал неудачу Торфинна.
Далее ярл сказал, что конунги отправились в Данию.
— А я думал, что ты тоже отправился в плаванье, — сказал ярл, обращаясь в Кальву. — Ты ведь знаешь короля Эдуарда и служил у него; и ты мог бы отправиться в Уинтон и узнать, что думают люди по поводу вторжения Магнуса и Харальда, если тем удастся одержать победу над Свейном Ульвссоном. Возможно, было бы разумно заключить союз с англичанами.
Кальв был согласен в этом с Торфинном и согласился отправиться туда.
Но позже, оставшись с Сигрид наедине, он отказался говорить с ней о поездке Торфинна.
Незадолго до первого зимнего дня на остров Росс прибыл чужой корабль.
Сигрид особенно не задумывалась, кто бы это мог быть, и даже не поинтересовалась, кто приехал. К ярлу постоянно приезжали люди, приходили корабли из Норвегии, из Исландии и с Фарерских островов, иногда приплывал даже какой-нибудь кнарр из Гренландии. И только на следующее утро, когда Суннива вбежала к ней с сияющим лицом, она начала интересоваться, кто бы это мог приехать.
Ей не очень-то хотелось идти во двор ярла и узнавать, в чем дело. Но Кальв был в Англии, а Тронд вернулся в Икольмкилль, так что идти больше было некому.
И не успела она выйти из дома, как получила известие от ярла, который приглашал ее в тот же вечер придти к нему; какой-то человек хочет поговорить с ней.
Остаток дня Сигрид не отходила от Суннивы и вечером взяла дочь с собой; она считала, что лучше не спускать глаз с девушки, чем оставлять ее одну дома.
Но во дворе ярла ее встречал не Хоскульд Флосисон, как она того ожидала.
Это был Сигват Скальд.
Ей пришлось ухватиться за край стола, когда он встал и направился к ней.
Он поседел и ссутулился, стал даже ниже ростом. Но глаза его были такими же живыми, как и прежде.
— Я был в Дублине в торговом плаваньи, — сказал он, когда она спросила, откуда он прибыл. — И я направляюсь обратно в Норвегию.
Она больше ни о чем его не спрашивала, и разговор в зале шел, в основном, между ярлом и Сигватом.
Сигрид не сводила глаз с дочери. Она все-таки не ошиблась: среди людей Сигвата был Хоскульд. Увидев их, он сначала попытался спрятаться в углу зала, а потом вышел.
И, прежде чем Сигрид ушла домой, Сигват спросил у нее в присутствии всех, не позволит ли она ему навестить ее на следующий день. И ей невозможно было оказать ему, чтобы не вызвать подозрений.
Когда Сигрид сказала Сунниве, чтобы та легла в эту ночь спать в ее постель, дочь только фыркнула.
— Если ты помешаешь мне встретиться с Хоскульдом, ты будешь горько сожалеть об этом всю жизнь! — пригрозила она.
— Если я позволю тебе сделать это, я буду сожалеть еще больше, — сухо заметила Сигрид.
Но заснуть в эту ночь ей так и не удалось.
На следующий день после полудня явился Сигват и попросил Сигрид переговорить с ним наедине.
День был необычным для этого времени года, безоблачным и теплым, и она предложила ему прогуляться на холм, чтобы полюбоваться видом на бухту.
Он согласился, и они направились вверх по тропинке. Когда они отошли на достаточное расстояние, так что их не видно было со двора, она остановились, и они сели. Она заметила, что он садится с трудом.
— Что тебе нужно от меня? — спросила она, тяготясь его молчанием.
Он сорвал былинку и принялся теребить ее, и Сигрид пришлось подождать, пока он, наконец, заговорил.
— Я чувствую, что долго не проживу, — сказал он. — И прежде, чем умереть, я должен узнать кое-что.
Она подумала, что бы это могло быть, и стала ждать.
— Твоя дочь… — произнес он, — которую я видел в Каупанге и теперь, в доме ярла, она…
Сигрид кинула.
— Кальв знает об этом? — спросил он.
Она снова кивнула. Он непроизвольно положил свою руку на ее.
— Бедная Сигрид, как туго тебе пришлось! — сказал он. В его интонации было что-то такое, от чего у нее на глазах навернулись слезы.
— Ее зовут Суннива? — спросил он.
— Да, — ответила она, — я назвала ее в честь святой, считая, что она нуждается в таком покровительстве. Впрочем, это покровительство не оказалось столь уж значительным, — добавила она.
Он вопросительно посмотрел на нее, и она рассказала о Хоскульде и о своем беспокойстве.
— В одном я могу утешить тебя: Хоскульд явился сюда не для того, чтобы похищать твою дочь, — сказал он. — Нашу дочь… — поправился он, посмотрев ей прямо в лицо. — Я взял его на борт в Ирландии; он хотел отправиться в Норвегию, чтобы поступить на службу к конунгу Магнусу. И я обещал замолвить за него слово, потому что знаю его отца. Но когда он узнал, что мы собираемся зайти сюда, он чуть не выпрыгнул за борт. Он спросил, нельзя ли поставить корабль на якорь в бухте; он сказал, что с радостью останется на борту.
— Она ждет его уже два года! — в отчаянии воскликнула Сигрид. Она думала, что это облегчит ей душу, но вместо этого она снова почувствовала злобу на дочь.
— Должны быть ведь и другие, кто хотел бы жениться на ней? — сказал Сигват. — Она хороша собой. Вся в мать… — с улыбкой добавил он. — Ты теперь красивее, чем когда-либо, Сигрид; возраст только усилил твою красоту, как снег, покрывающий горные вершины.
К своему неудовольствию, Сигрид почувствовала, что краснеет. Несмотря на то, что слова его были пустой любезностью, в них прозвучала какая-то мальчишеская открытость, заставляющая верить в их искренность. Ее давно уже никто не называл красивой.