Святые сердца
Шрифт:
– Интересные у тебя молитвенники, сестра.
– Это записи. Их сделал один врач из Вероны, который лечил инфлюэнцу, подобную нашей.
– А он знал ее причину?
Теперь Зуана думает, что еще не было случая, когда сестранаставница пришла бы вот так к ней в аптеку. Да и сейчас могла бы не приходить. Известие о заболевшей послушнице легко можно было передать через прислугу.
– Да, коекакие представления у него были.
– И какие же?
– Он придерживался того мнения, что болезнь связана с семина морборум.
–
– Нет. Нет. Оно вокруг нас. В воздухе.
– Где? – интересуется Юмилиана, озираясь по сторонам с такой простодушной готовностью, что Зуана не видит и тени подвоха.
– Они бесплотны, а потому невидимы для глаза.
– Тогда откуда же они берутся?
– Просто существуют в природе, – говорит она и вдруг понимает, насколько серьезно больна сама.
– Так, значит, их Бог создал? В какой же день творения?
– Думаю, точный день неизвестен, – «Может, повязка на лоб, смоченная в уксусной воде с мятой, поможет». – В трудах самого великого святого Августина содержится та же мысль, – «Надо будет приготовить новую порцию, как только Юмилиана уйдет». – Видимо, я плохо объяснила.
Однако не похоже, чтобы сестранаставница так уж спешила уходить.
– Ну, я всего лишь простая монахиня. Я не настолько… образованна в таких вещах, – произносит Юмилиана, а затем добавляет: – Но у меня есть свое мнение о том, почему подобное происходит. Конечно, оно не такое… новомодное, как твое.
И она улыбается, словно желая показать, что пришла сюда отнюдь не ссориться. Правда, каковы ее чувства на самом деле, сказать трудно, ведь, когда она улыбается, ее глаза прячутся в складках щек.
Зуана опирается о скамью.
– Ты уверена, что я тебя не отвлекаю? Я бы и не посмела, не будь благо общины под угрозой.
Зуана бросает взгляд на песочные часы, которые показывают, что ее рабочее время на исходе. Если сестранаставница пришла сюда единственно для того, чтобы поспорить о месте Господа в медицине, то об этом они могли бы поговорить и на собрании. Они уже не раз пускались в подобные дебаты, к тому же на собрании у нее была бы своя аудитория, на которую она могла бы опереться.
– Нет. Ты меня нисколько не отвлекаешь. Пожалуйста, мне очень хочется послушать.
Теперь Юмилиана подходит к ней ближе, словно хочет посвятить ее в какойто секрет. Ее взгляд поверх головы Зуаны устремляется к флаконам и горшкам за ее спиной. «Мой хор лекарств», – думает Зуана, но тут же одергивает себя. Еще ни разу у сестрынаставницы не случалось надобности прибегнуть к ним. Что бы у нее ни болело, она никому об этом не говорит. Если это сила, то разве не выглядят страдания других слабостью рядом с ней? Взгляд Юмилианы снова устремляется на нее. Ясно, здесь чтото происходит, и будет лучше, если она обратит на это внимание. Она пытается сосредоточиться.
– Сдается мне, что наш Господь создал эту заразу с особой целью и посылает ее тем людям и в те места, где Ему не поклоняются как следует.
Их лица теперь совсем рядом. «Если эти семена и впрямь обретают сейчас во мне силу, то следует быть осторожнее и не дышать прямо на нее», – думает Зуана. И отводит взгляд.
– Да. Что ж, это… это тоже может быть правдой.
– А! Значит, ты тоже это понимаешь?
– Что понимаю?
– Что Он думает о СантаКатерине. О том, что происходит здесь – как меняется наша община.
– Меняется? Я… не уверена…
– В ту ночь, когда умерла сестра Имберзага, разве ты ничего не почувствовала? Не ощутила Его благословенного присутствия в комнате?
Конечно, коечто она почувствовала.
– Я… я чувствовала Его великое сострадание, проявившееся в том, что Ему угодно было прекратить ее мучения.
– О да, разумеется. Но нечто большее. Разве ты не почувствовала, что, взяв к себе ее душу, Он дал нам знак своего отношения к СантаКатерине? Показал, что такой доброй душе у Него будет лучше, чем здесь? – Тут Юмилиана делает шаг назад. – Ты была очень тронута в ту ночь, сестра Зуана, я видела. Я бы даже сказала, больше, чем за все годы, что я знаю тебя.
– Я была… Я… Да… – бормочет Зуана, не зная, что сказать.
Душа нежная, словно штука шелка. Так говорят о сестренаставнице СантаКатерины ее сторонницы. А другие добавляют: «И язык, острый, как зубочистка». Да, Зуане в ту ночь было больно, но не столько изза того, что им открылось, сколько изза того, что она так и не смогла ощутить. Неужели Господь и впрямь говорил с Юмилианой, но не с ней? Бесспорно, ее печаль скрывала глубокую радость. Бесспорно и то, что молодая монахиня была этого достойна… Но неужели сама Зуана настолько недостойна, что ничего не заметила?
Она чувствует, как молчание затягивается, как сама она обливается потом под неотрывным взглядом Юмилианы. «Мое дело выращивать травы и облегчать страдания, – упрямо думает Зуана, – а не лезть в монастырскую политику». Будь здесь сейчас аббатиса, она бы знала, что сказать. В особенности о том, что касается блага общины. Но, похоже, говорить придется самой Зуане.
– В последние годы община увеличилась в числе. Думаю, что всякие перемены влекут за собой еще большие перемены.
– Но неизменным остается наш Господь Иисус Христос. Его любовь… Его жертва… А также наш долг перед Ним. Мы обязаны служить Ему с покорностью и смирением, не ища поддержки и похвалы у окружающего мира. Великие епископы в Тренте предостерегали против такой опасности. И все же оглянись вокруг, дорогая сестра. Не кажется ли тебе, что в своем стремлении к богатым приданым и славе мы все чаще принимаем молодых женщин, которые Бога любят меньше, чем себя?
А, так значит, все дело в молодых душах. Всем известно, что они причиняют ей немало огорчений в последнее время. Не говоря уже о недавней сложной задаче.