Связанные

Ярвинен Олли

Эйдон тем временем продолжал:

— Поселковое ополчение в полном составе призывается на службу вельменно Бьяла и переходит под командование указанного дворянина. Он получает право собирать подати и налоги, вершить суд именем Его Величества, набирать и отпускать со службы оружных людей. Помимо этого, до прибытия в Формо нового управляющего или же до восстановления в должности прежнего на сотника Ль-Далена возлагается обязанность проследить за исполнением вынесенных приговоров.

— Будет исполнено, как приказано, — отчеканил Нильсем.

— Наконец, последнее. В следующие шесть лет налоги, уплачиваемые Формо в пользу Его Величества будут увеличены на четверть. Торговцы, входящие

во вторую гильдию, переводятся в третью с правом вернуть положение не раньше семи лет от сего дня. Все переговоры с властвующим в этих землях графом Нарди возьмёт на себя гвардия Его Величества. Расследование в отношении дела об укрывании жреца в предместьях Формо предпринято не будет, поскольку упомянутый жрец более не ходит среди живых, а также с учётом помощи и раскаяния жителей предместий. На этом у меня всё.

Глава 24

Заступничество

Суд завершился, но жители Формо, обрадованные, напуганные или попросту обескураженные неожиданным исходом, расходиться не спешили. Напротив, мало-помалу людей, стягивающихся во двор крепости, чтобы самим взглянуть на нового управляющего, становилось всё больше: буря миновала, и присущие жителям Эм-Бьялы практичность и любопытство незамедлительно взяли своё. Не прошло и нескольких минут, а торговцы уже направили к Нильсему настоящую делегацию во главе с представителями из самой зажиточной и уважаемой семьи. Не отставали и мастеровые, за которых говорили старшие их цехов. Не хватало разве что старосты предместий — но этот недосмотр сразу же исправили, и вот уже мальчишка вихрем понёсся вниз по улице, поднимая пыль и сверкая голыми щиколотками. Нильсем успел послать Эйдону укоризненный взгляд, в котором отчётливо читалось немое «За что?», после чего окончательно растворился в толпе желающих выразить своё почтение и заверить в своей готовности оказать любую посильную помощь.

Эйдон спрятал ехидную улыбку: в своё время Нильсем Ль-Дален, барон Лейна, настолько не желал заниматься делами своего надела, что при первой же возможности переложил обязанности на брата и сбежал в дозор на южную границу. Оттуда его, впрочем, уже через несколько лет выдернули родители — только ради того, чтобы увидеть, как их неугомонный сын сразу вступает в королевскую гвардию. И вот, столько лет спустя, судьба наконец-то догнала Нильсема; теперь ему предстояло превратиться в настоящего управляющего: вникать в проблемы вверенного посёлка, разбирать споры и тяжбы и, самое главное, вести светские беседы со своими подопечными.

Впрочем, Эйдон выбрал Нильсема вовсе не для того, чтобы подшутить над товарищем, а потому что отлично знал: как бы ни старались предприимчивые подопечные нового управляющего, любые попытки умаслить сотника королевской гвардии, дабы тот не относился к своим обязанностям слишком серьёзно, были заранее обречены на провал. Формо ждали сорок дней порядка, дисциплины и не слишком бросающихся в глаза, но тщательных проверок всего, что покажется новому управляющему подозрительным.

Эйдон не отказался бы задержаться, чтобы вдоволь насладиться зрелищем, но склонившийся в поклоне ль-киим уже молчаливо напоминал, что присутствие высокого гостя требовалось в другом месте. Капитан в последний раз окинул взглядом осаждающую Нильсема толпу и со вздохом последовал за слугой.

На втором этаже, в просторном кабинете Бравила-старшего, его уже дожидались истинные властители Формо — канцелярские служащие в компании объёмной кипы бумаг, требующих внимания, прежде чем гвардейцы смогут отправиться в путь.

— Приговор мастера Амелина, Ваше сиятельство, извольте подписать. Благодарю вас. И вот здесь,

Ваше сиятельство… — почтительно бубнил немолодой секретарь, такой же иссохший и пожелтевший от времени, как и пергаменты, которые словно из ниоткуда появлялись на столе перед Эйдоном. Тот не спорил, принимая канцелярскую рутину как неизбежное зло, и уверенными движениями раз за разом выводил на документах своё имя и титул.

Постепенно стопка пергаментов переместилась с одной стороны письменного стола на другую. Однако не успел капитан обрадоваться своей маленькой победе, как на столешницу опустилась пачка постановлений о помиловании, по одному на каждого прощённого участника восстания. Следом настал черёд и нескольких десятков «Показаний обвиняемого, записанных с его собственных слов», один вид которых заставил Эйдона поморщиться. Эти документы представляли собой совершенно особый жанр, рождённый в умах самых прожжённых бюрократов, не иначе как для таких же тонких ценителей изящной словесности. И хотя содержание «Показаний» не отличалось особым разнообразием, Эйдону всё же пришлось внимательно ознакомиться с текстами, медленно продираясь через сложный почерк с бесчисленными завитушками и абсолютно немыслимые грамматические обороты. Только убедившись, что в документах не упоминается ничего, что могло бы пролить свет на произошедшее в Формо, капитан смог вздохнуть с облегчением и наконец-то отделаться от необузданного творчества работников канцелярии.

Подписанные и одобренные бумаги попадали в цепкие руки младших служащих, скреплялись между собой, бережно сворачивались в свитки и обвязывались тонкими тесёмками. В таком виде их должны были передать на хранение, однако прежде Эйдону пришлось дождаться, пока секретарь надиктует приказ, обязывающий служащих поместить документы в архив в отсутствие в посёлке управляющего, а заодно и указы о временном отстранении Бравила-старшего и назначении Нильсема на его место…

Вырваться из царства бюрократии удалось только ко второму пересвету, когда солнце ещё не клонится к закату, но уже приобретает насыщенный оранжевый оттенок. Первым же делом Эйдон справился у слуги, куда определили раненого Вильёна, и, получив ответ, направился в противоположное крыло крепости. Там он почти сразу нашёл приоткрытую дверь, из-за которой доносился пряный запах мазей и настоек, и заглянул внутрь.

Из глубины комнаты раздавался сдавленный хрипящий свист: Вильён, опоенный сонными травами, спал. Слуги сняли с гвардейца кирасу, стянули стёганную рубаху и аккуратно сложили доспех в углу. Грудь не скупясь натёрли сильно пахнущими обезболивающими мазями и тщательно перебинтовали несколькими слоями ткани; тонкая повязка проходила и через голову, удерживая травяной компресс на носу.

Жизни гвардейца ничего не угрожало, но даже при хорошем уходе сломанные рёбра будут срастаться ближайшие тридцать, может быть, даже сорок дней, так что ни о каком путешествии в столицу не могло быть и речи. Эйдон хотел было развернулся, чтобы так же неслышно закрыть за собой дверь, как вдруг ритм дыхания Вильёна изменился, стал менее размеренным, тяжёлые со сна глаза медленно приоткрылись и кое-как сосредоточились на дверном проёме.

— Зашёл проведать, — объяснил Эйдон и, более не таясь, широким шагом пересёк комнату. — Завтра утром мы с Анором отправляемся в столицу.

Вильён вяло зашевелил губами, но действие трав ещё не окончилось, а потому вместо связной речи получалось лишь слабое бормотание. Чтобы разобрать хоть что-нибудь, капитану пришлось наклониться к раненому почти вплотную.

— Вдвоём?

— Оставил Нильсема за старшего, пока всё не уляжется.

Вильён издал короткий смешок — но в то же мгновение скривился и зашипел от боли. Эйдон понимающе улыбнулся: