Сын крестьянский
Шрифт:
— Добро! Супротив царя, значит, идете! Я здесь два дня жить буду. Мне подмога нужна. Пришлите мужиков поздоровее. Оружье дам, с собой их заберу. Ну, а с поместьем что делать станете?
Елистрат, уже одевшийся в новый суконный кафтан, в сафьяновых сапогах, любуясь на себя, ответил:
— Делить поместье и землю будем. И не миновать нам атамана, есаула выбирать, правствовать.
Мужички загалдели:
— Так и сделаем! Быть посему!
— Славно дело, мужички! Ныне идите в деревню свою, говорите, что царевича видали, Петра Федорыча.
Указывая на Елистрата,
— Вот вам и атаман, ишь какой шустрый!
Елистрат ухмыльнулся:
— Не откажусь, коли выберут. А мужиков завтра к тебе пришлем. Нам все едино, что царевич, что не царевич, токмо бы за нас стоял.
Мужички закричали:
— Прощенья просим!
Замахали шапками, ушли.
Казаки подошли к Свияжску — городку недалеко от Казани. Прибыл к «царевичу Петру» стрелецкий голова из Царево-Кокшайска, Иван Доможиров.
— Слушай, царевич, на Москве убит Димитрий царь!
Пораженный Илейка всполошился, и все ринулись назад, вниз по Волге.
Но замешательство его продолжалось недолго. Усилились восстания в стране. Вскоре образовался и центр народных восстаний — в Путивле.
Войско Илейки перешло с Волги на Дон.
В это время Шаховской прислал «царевичу Петру» приглашение пожаловать в Путивль, куда Илейка со своим войском и ушел.
Илейка был мужик смышленый, аховый. Ни в бога, ни в черта не верил. Верил в свою казачью удачу, в саблю острую, пистоль да самопал. Крепок был на руку, в струне держал молодцов своих.
Явился Илейка к Шаховскому. Тот его сразу разгадал.
«Пава на волчьих ногах! Дите царское! Шпынь непотребный, без стыда, без совести! Если бы ныне «царевич Петр» здравствовал, сиречь дочь Федора Ивановича Феодосия, то было бы ей годов семнадцать, а нашему «царевичу» тридцать с лишком!.. Возись ныне с таким явным для всех самозванцем! Да нечего делать, приходится!..»
Глава X
Как многоводная река прорывает весной плотину и разливается широко, глазом не охватишь, так и стихийное народное движение разлилось по Руси. Как сухая трава в степи от огня, вспыхивали все новые и новые очаги восстания.
Во многих городах и селах на Руси шли поджоги боярских и дворянских хором. Крестьяне, холопы, восставшие стрельцы делили господское имущество и господские поля и луга. Расправлялись с воеводами и приказными, остававшимися на стороне царя и отказывавшимися идти за народом. Непокорных сбрасывали с городских стен в воду, вешали, изгоняли. Уничтожались холопьи кабальные записи, крестьянские порядные грамоты.
Воскресали через казаков древние русские народные традиции. Вводилось выборное управление в городах. Приобретали широчайшую популярность и создавались в городах и селах республиканские казачьи порядки — без царя, выборная администрация, решение всех вопросов народным голосованием на кругу.
Формировались местные ополчения для защиты своих городов и сел от царских войск, для охраны новых порядков от посягательств боярского правительства и для участия в общей народной войне против закрепощения — против власти бояр, помещиков, богатого купечества.
Восстания охватывали все новые и новые районы страны.
Всколыхнулось почти все Поволжье [43] . Восстали татары, чуваши, мордва, марийцы. От царя отложилась Астрахань. Восставали города и села на Вятке, Каме, на Пермской земле. Гиль передалась на Урал, к вогулам, остякам.
43
Уезды Муромский, Арзамасский, Курмышский, Ядринский, Чебоксарский, Алатырский, Свияжский, частично Нижегородский.
Болотников рассылал всюду свои «прелестные грамоты». Он призывал крестьян, холопов, казаков, низовых посадских людей (горожан) к расправе с угнетателями народа и к установлению новых порядков в городах и селах.
Тысячи людей распространяли, передавали из рук в руки, подбрасывали, переписывали подметные грамоты Болотникова. В самых отдаленных местах появлялись люди, разносившие эти грамоты, устно передававшие вести о великой народной войне и призывавшие к участию в ней.
Среди них была и странница Варвара.
В Волоколамске базарный день. Народ суетился, шумел, примеривался, приценивался к товарам, съестному. Только съестное туго на базар вывозили, предпочитали в Москве сбывать.
Похаживали соглядатаи да земские ярыжки — посматривали, прислушивались.
Один стал приглядываться, потом побежал к возу. Он заметил, как широкоплечая женка, вроде монашки, вытащила из сумы, озираясь, бумагу. «Какая такая бумага? Должно быть, грамота подметна…»
Он подошел ближе, по пути подмигнул, шепнул другому ярыжке. Один схватил женку, другой бросился в собравшуюся кучку людей и вырвал бумагу, которую только что собрались читать. Кучка прыснула в разные стороны, женку с болотниковской грамотой поволокли в съезжую.
К вечеру в съезжей принялись за работу. Кат бил неизвестную кнутом; взъярился, стал хлестать с оттяжкой, просекая кожу. А дьяк словно сбесился: глаза дикие, бегают, ноздри дергаются, левая нога по полу дробь отбивает; насупя седые брови, орал:
— Сказывай, гилевщица, откуда у тебя в суме грамоты? Сказывай, не то забьем до смерти!
— Народ грамоты дал, а боле ничего сказывать не буду!
Выхаркнула, закашлявшись, сгусток крови, замолчала, стиснув зубы. Чуть стонала.
— Будет пока! Окати, — приказал дьяк.
Кат облил неизвестную, лежавшую без памяти, из ведра водой. Утащили в камору.
На следующее утро истязание возобновилось. Неизвестная по-прежнему молчала.
Кат дал несколько ударов похлеще. Но результат был все тот же: неизвестная не проронила ни звука.
После битья ее, бездыханную, выволокли в сарай при съезжей и бросили к двум мертвецам. Через некоторое время она на несколько минут очнулась, и у нее мелькнула мысль:
«Святая Варвара великомученица! Пред престолом всевышнего помолись за наше народное правое дело и за меня грешную!»