Сын Неба
Шрифт:
"Также: шестнадцать армилов, сработанные из наилучшего красного золота, инкрустированного розочками из яшмы и халцедона, усеянного бриллиантами размером с сустав среднего пальца только-только отнятого от груди младенца. Ценою же каждый армил: в доход меж праздником Крещения и днем святого Иоанна, считая за два года, от портового города, способного принимать суда не более шести футов осадкой..."
Воистину славное утешение находил мессир Никколо в самоцветах. Ибо свое состояние можно носить при себе - и, в отличие от волос или бороды, краски его не пропадут никогда...
Пронизывающие ветры воспоминаний свистели
А ведь как раз дьявольский соблазн нажиться на этих проклятых пряностях и занес их в языческие земли! Но рис здесь по вкусу походил на песок, из пшеничной муки выпекали каких-то червей, а мясо поливали омерзительным черным соусом из соленых соевых бобов...
– Вы уже откушали?
– приветствовал их во время путешествия по очередному повелению великого хана кланяющийся хозяин постоялого двора с улыбкой до ушей.
– Надеюсь сегодня вечером порадовать вас молочным супом из козьего желудка. Поверьте, благородные господа, - мы его не каждый вечер готовим.
– Марон! Сегодня, стало быть, такая баранина!
– проворчал Маффео, чувствуя, как по мере исчезновения снов о жареных голубях с хрустящей корочкой, горячем пшеничном хлебе и добром красном вине Терра-Фирмы к горлу его подступает тошнота...
Любезнейший хозяин постоялого двора, несколько растерявшись, сказал, что, если благородные господа пожелают, можно приготовить суп из овечьего рубца. Хотя многие благородные господа, несомненно, предпочли бы козий желудок.
– Что-то ты, братец, становишься больно разборчив, - заметил Никколо. А ведь совсем недавно ты с аппетитом сожрал бы своего собственного жареного пони!
Марко же напомнил дяде, что - не считая, быть может, сезона пахоты - и "там, дома", никто не стал бы воротить нос от козлятины. Суп они, впрочем, все-таки пропустили. Рубец порой бывал нежен, но порой так тверд, что зубы сломаешь.
Оживленная болтовня под висячим фонарем душной чайной резко оборвалась при входе иноземцев - и тут же возобновилась, причем еще оживленнее. Ибо в доброй компании катайцы вовсе не слыли людьми особо молчаливыми или сдержанными. Как, впрочем, и венецианцы.
В углу тихо стоял мальчуган с бритой головой и узлом на макушке. Для быстрейшего удовлетворения природных потребностей на штанах его сзади имелся вырез. Парнишка был почти незаметен - не считая тех мгновений, когда он делал шаг вперед и похлопывал ручонкой чайник, проверяя, достаточно ли он теплый. Если чайник остывал, мальчуган стремглав бросался на кухню за новым. А мессир Маффео Поло тем временем хмуро поедал песчаный рис, пшеничных червей и соленую требуху. Мечталось же ему о жареных голубях и свежевыпеченном пшеничном хлебе.
Придворному мудрецу ученому Вану, молодому татарскому рабу Петру, странствующему варягу Оливеру, крылатому сфинксу жарких пустынь, монгольским и татарским конникам - всем, всем им продували головы ветры воспоминаний. Путники спали под пещерами Гневной и Мирной Памяти, что увенчивали рыбовидную скалу, - и видели сны о своих языческих землях, кричали на своих языческих языках. Спокойного сна не удостоился ни один...
30
Сяо-го: Переразвитие малого.
Гром грохочет над облачными горами Запада.
Прародительница летящей птицы долее не поет.
Оставив далеко позади лесистую часть склона, отряд уже взбирался там, где не росло ничего, кроме сероватого лишайника, ковром устилавшего голые скалы. Путники взобрались выше облаков, клубившихся далеко внизу. Выше круживших под ними соколов и пустельг. Небо здесь было кобальтово-синее, а воздух предельно чист и сух. Губы путников запеклись, волосы потрескивали от разрядов крошечных молний. Не взобрались ли они уже и выше самого воздуха? Ибо, несмотря на отчаянные вдохи, их бешено колотящимся сердцам и раздувающимся легким мало было толку от разреженной атмосферы.
Кони тоже задыхались - били копытами и артачились. Без конца приходилось понукать их, тянуть все выше и выше. А потом послышались голоса. Поначалу - будто приглушенное рокотание грома на отдаленных ледяных пиках. Затем рокот превратился в гулкое эхо призывных голосов взывающих к Поло и их людям.
Один из монгольских конников - крепкий, бывалый воин - услышал топот копыт и призывные голоса товарищей. Окликая по имени, его призывали следовать по узкой боковой тропке в сторону от главной тропы - к осыпающемуся краю крутого ущелья. А там конь его, и без того одуревший от нехватки воздуха, оступился. Дико крича, конь и всадник рухнули в пропасть - и навек исчезли в клубящихся внизу облаках.
Другой татарский конник, помоложе, услышал стук копыт и барабанную дробь, хлопки в ладоши и хриплые выкрики большой разбойничьей банды. Ударившись в панику, он пустил коня во весь опор - бросился удирать по голым скалам. Удирал парень до тех пор, пока безнадежно не заблудился - и обратной дороги уже не нашел.
Марко и могучий северянин Оливер разом услышали голос Си-шэнь, жалобно взывающий к ним из мрачной пещеры.
– Си-шэнь!
– воскликнули оба.
И нырнули в черный лабиринт, где наверняка затерялись бы навеки, не поспей за ними привычный к голосам дьяволов татарин Петр. Не отставая от них ни на шаг, он отчаянно кричал, что голос Си-шэнь иллюзорен, что не следует бросаться в эту зловещую черноту. Но Марко и Оливер к нему не прислушались. Тогда Петр схватил их за руки и потянул на ледяную землю. Один невысокий, но жилистый татарин против двух здоровых европейцев! Наконец, неравный борцовский поединок все же развеял чары, и двое уроженцев Запада, расстроенные и подавленные, покорно последовали за Петром прочь из мрачной пещеры.
Мессиры Никколо и Маффео Поло тоже разом услышали резкий голос странствующего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем, вместе со своим белым мулом исчезнувшего в ту самую ночь, когда дули ветры воспоминаний. Рыцарь звал их из-за беспорядочной груды валунов невдалеке от тропы, уверяя, что нашел там богатейшие залежи муравьиного золота. Братья последовали настойчивым призывам Хэ Яня, ибо и вправду слышали, что муравьи собирают золото в горах Тибета. Но стоило им добраться до груды, как голос отдалился. Теперь он доносился от валуна, что лежал на почтительном расстоянии от тропы. Когда же соблазн муравьиного золота повлек Никколо и Маффео дальше, голос опять отдалился.