Сын Неба
Шрифт:
Дальнейших приглашений Поло и их люди дожидаться не стали - и быстро взобрались на прохладных лучистых фениксов. Шершни тем временем бросались в новые атаки, демоны угрожающе ревели, а бритоголовые монахини злобно сверкали горящими глазами.
– А с хвастливой обезьяной мы уж как-нибудь разберемся, - пробормотал Маффео, помогая осторожно разместить завернутую в ковер Спящую Красавицу на спине одной из нефритовых птиц.
– Что это у вас там в ковре?
– поинтересовался Царь обезьян, когда переливающаяся стая уже оторвалась от земли.
– Да так, поклажа, - ответил Маффео.
– А как насчет наших коней и припасов?
– Проще простого!
– с громким хохотом выкрикнул Царь обезьян.
– Я перенесу их в рукавах. В конце концов, точно так же они сюда и попали.
– Как по-твоему, братец, что он имел в виду?
– поинтересовался Маффео, когда они уже перелетали через стену замка, оставляя разъяренных шершней далеко позади.
– Мало ли что в этом Богом проклятом месте можно иметь в виду? проворчал Никколо, перебирая свои вторые по значению янтарные четки и для успокоения разгулявшихся нервов еле слышно бормоча: - Нитка с двумя десятками и еще дюжиной отборных сердоликов; каждый ярок и ал, как медвежий глаз под фонарем ночного охотника. Ценою же сказанная нитка в первоклассную венецианскую гондолу со всеми приличествующими украшениями и непременными серебряными колокольцами.
Когда стена колдовского замка осталась позади, глазам Марко снова предстали осыпающиеся, сплошь заросшие колючками руины. Затем фениксы подлетели к привязанным в ивовой рощице коням. И тут случилось нечто совершенно поразительное - даже в столь поразительном месте. Белая передняя лапа Царя обезьян вдруг сделалась непомерно огромной - и потянулась к земле. А потом, скомкав коней, будто шарики рисовой бумаги, сунула их в рукав короткого обезьяньего халата пурпурной парчи.
– Марон!
– взвыл Маффео.
– Проклятая обезьяна раздавила наших коней!
А Марко вдруг вспомнилась та ночь у пещер Мирной и Гневной Памяти, когда призрачная фигура (весьма похожая на пропавшего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем) аккуратно развернула вытащенного из рукава белого бумажного мула...
– В потрепанном рукаве того шустрого рыцаря куда больше одного фокуса, - словно читая мысли Марко, усмехнулся Царь обезьян.
– Стойте!
– воскликнул странствующий травник Хуа То, когда они снова начали подниматься.
– Раз уж на самом деле меня тут и не было, то, надеюсь, благородные господа не станут возражать, если я скромно откланяюсь, ибо очень хочу поискать в этой потаенной долине целебные горные грибы.
– И с этими словами, придерживая свою трехлапую жабу, оборванный лекарь легко спрыгнул с феникса. Оказавшись же на земле, странная парочка разом отвесила ошарашенным Поло прощальный поклон.
– Куда ты нас везешь?
– выкрикнул Маффео, когда нефритовые фениксы взмыли в самое небо.
– Сфинкса я везу обратно в уютную пещеру феи Облачного Танца, ибо перерожденная в кротком облике госпожа испытывает одиночество и скучает по его забавным загадкам. Вам, жалким смертным, конечно же не под силу должным образом позаботиться о столь драгоценном создании. Что же касается вас... то вас я никуда не везу. Ну, если не станете гневить меня всякими вашими фокусами, могу сбросить вас где-нибудь по дороге.
– И словно иллюстрируя эти слова, их феникс вдруг дал головокружительный крен, а Царь обезьян зашелся громким хохотом.
– Нет! Пожалуйста, не надо нас сбрасывать!
– завопил Марко. Потом он обратился к сфинксу: - Каково же твое желание, прелестный сфинкс?
Тот ненадолго перестал вылизывать свою золотистую шерстку и зевнул. Потом загадочно улыбнулся.
– Когда сфинкс - не сфинкс?
– спросило маленькое существо. А не услышав ответа, само же и ответило на свою загадку: - Когда он спит! Устал я суетиться с вами, смертными. Ведь время вашей жизни так коротко, что все приходится делать на бегу. Далеко и тяжко будет мне добираться с вами до горячих песков родных пустынь. Лучше я пока что вздремну в уютной пещере переродившейся в кротком облике госпожи.
– Пусть так и будет, - сказал Марко, ероша мягкую шерстку на макушке сфинкса.
– Когда же нам наконец позволят вернуться в родную Венецию, мы пошлем в пещеру гонца, чтобы ты смог присоединиться к нашему каравану. А до той поры, прелестный сфинкс, будем очень скучать по твоим играм, и загадкам.
– Я буду ждать вашего гонца - и скучать по вашей итальянской любезности, - приглаживая свою шерстку, отозвался сфинкс.
Затем Марко обратился к летевшей впереди обезьяне:
– Сфинкс отправляется отдыхать в пещеру госпожи - надеемся, ненадолго. А нас ты можешь где-нибудь высадить. Только осторожно - и так, чтобы нам легче было вернуться в обжитые катайские провинции.
Будто воздушные змеи, плыли они и по кобальтовым небесам, и по небесам клубящейся мглы, и по небесам, взбаламученным бурей. Летели прочь от ледяных гор Тибета. Парили подобно орлам над обжитыми зелеными долинами Срединного царства.
Глядя вниз, мессир Никколо Поло и впрямь чувствовал себя орлом. Вспомнилось ему, как, пусть и не так уж много орлов вьют свои гнезда в Наисветлейшей республике Венеции, двое все же свили их на полуразвалившейся башне, ошибочно приняв ее (как утверждалось) за скалу. Насмешники, издеваясь над зодчими и хозяином башни, еще добавляли, что это, мол, и немудрено.
Наблюдателям приказано было докладывать, когда орлиные птенцы оперятся, смогут летать и научатся сами добывать пищу. Когда же было доложено, что орлы покинули свое гнездо и в том году точно туда не вернутся, те, кто выкупил у властей привилегию, послали разумных и достойных доверия слуг, влив масло в заржавленный замок входной двери в башню, взобраться по полуразрушенным лестницам. У последнего пролета обычай требовал задержаться не долее чем потребуется ровно на десяток "Отче наш" и два старинных (теперь уже нигде более не используемых) воззвания к великому языческому пророку и колдуну Вергилию Магусу. Затем, следуя совету упомянутого Вергилия (давным-давно обнаруженному одним ученым затворником на обрывке некого палимпсеста), слуги одолевали последние несколько ступенек и долго разглядывали орлиное гнездо. Позволялось им не более чем аккуратно поворошить его ивовым прутиком, срезанным в устье реки По, особенно любимой Вергилием, который, впрочем, любил почти все реки (не считая лишь зловещего Стикса, над берегами которого ведьма, что приходится женой перевозчику, наводит страшную пелену, если только нерадивые друзья покойника не положили ему под язык монету).
И некоторым временам года следовало миновать, а некоторым миновать не следовало, когда любое время года, доброе ли, злое ли, могло вдруг украситься в книге с новехонькими страницами из тончайшего пергамента записью наподобие нижеследующей: "В году, когда дожем Венеции был Фулано, камень, именуемый "Аэйтосом", нашли в орлином гнезде на верху разрушенной башни". Что же до достоинств того камня, то о них никогда не сообщалось, ибо те, кто заплатил, чтобы знать, и так знали, а те, кто не заплатил, знать нужды не имели. Достаточно лишь сказать, что камень тот носили обычно на легкой золотой цепочке, пропущенной через петельки в нижней рубашке - над самым пупком или чуть ниже.