Сын Неба
Шрифт:
Но даже самые занимательные загадки сфинкса не вызвали ни малейшего интереса на бесстрастном лице Спящей Красавицы.
– Будь эта госпожа реальна, она бы давно проснулась, - заявил ученый Ван.
– Позвольте я обследую ее пульсы, чтобы определить, болеет она, отдыхает или пребывает в еще каком-то состоянии, - предложил странствующий травник Хуа То, подбирая свое лиственное одеяние и опуская на пол свою трехлапую жабу.
– Покажут ли ее пульсы равновесие или дисгармонию меж качествами Большего Ян, Меньшего Ян, Солнечного Ян - и, соответственно, качествами Большего Инь, Меньшего Инь и Совершенного Инь? Бьются ли двенадцать ее внутренних и внешних пульсов в согласии со взаимодействием пяти внутренних органов и пяти времен года? Поскольку она женщина, а значит, подвержена влиянию Инь, я обследую пульсы преобладания Инь на ее правой руке.
Опустившись на колени у алебастрового ложа Спящей Красавицы, Хуа То осторожно поднял ее правую руку и кончиками пальцев дотронулся до прозрачного запястья. Затем травник стал внимательно прислушиваться, и все затаили дыхание.
– Мои ничтожные пальцы сообщают мне, плывут ли ее пульсы легко, будто листва по воде, стучат ли гулко, как барабан, отзываются ли глухо, словно падающий на дно камень. Бьют они медленно или быстро, ровно или сбивчиво в зависимости от ее дыхания. И не вредят ли ее чжи-энергии дурные ветра, проговорил наконец странствующий лекарь.
– Ну и что?
– не утерпел Маффео.
– Давай же, приятель, скажи - нашли мы тут что-нибудь новенькое для рисовой чаши великого хана? Или тут новенькое, да не то?
– Тут, о благородный господин, нечто совсем иное, - с улыбкой и низким поклоном ответил Хуа То. Потом нагнулся и подобрал с пола свою жабу.
– Ибо прозрачная госпожа эта - ни здесь, ни там. Или - и здесь, и там. Она как бы зависла меж этим миром и следующим. Ни отсюда, ни оттуда. Или - и отсюда, и оттуда. Она - ни земная женщина, ни богиня. Но в то же время - и земная женщина, и богиня. Она и живет среди нас, и в то же время - живет не вполне. Одновременно - и среди нас, и...
– Марон! Да говори же толком, приятель!
– рявкнул Маффео.
– Можем мы ее разбудить? Ведь это главное! Так можем или нет?
– Будь ничтожный лекарь Хуа То и впрямь здесь, он мог бы испробовать все две тысячи лекарственных трав из своей скромной фармации - включая укрепляющий экстракт императорского маньчжурского женьшеня, а также эликсир из оленьего рога, что поднимает на ноги даже самых древних старцев.
– Так-так, хорошо, - обрадовался Никколо.
– Он воспользовался бы своими лучшими акупунктурными иглами с золотыми кончиками и сжег бы ватные конусы по двенадцати меридианам, чтобы восстановить равновесие Инь и Ян. Однако, если нижайше извиняющемуся лекарю Хуа То позволено будет говорить без обиняков, ему придется признать, что на самом деле он не знает, как разбудить эту лучезарную госпожу, - закончил травник со вздохом, на который тут же эхом отозвался Никколо.
"Будет ли доволен великий хан?
– гадал Марко.
– Или если поставить вопрос так: будет ли великий хан разочарован?" Ибо недовольство хана ханов представляло собой зрелище, малоприятное для любого смертного...
Марко припомнил ветреный ноябрьский день в нефритовом чайном павильоне на вершине холма перед карповым прудом Великого Уединения в Ханбалыке. Упираясь крепкими руками в колени, Хубилай сидел на невысокой парчовой кушетке рядом с недужным царевичем Чингином в окружении небольшой группки своих приближенных и слуг. Все потягивали горячее рисовое вино из сиреневых фарфоровых чашечек и разглядывали навезенные со всех концов империи деревья. Придворные музыканты тем временем наигрывали печальные мелодии на струнах своих сладкозвучных лютен.
Наконец великий хан, хмурясь, нарушил молчание.
– Далеко на юге есть большой остров Церендиб, также именуемый Цейлон. И есть там царь, скипетр которого украшен рубином - красным, как огонь, и крупным, как мой кулак. Почему он мне его не предложит? Разве мои торговые суда не ходят туда и обратно? Ему следует предложить мне рубин. Разве не так?
Все-все в один голос:
– О да, великий хан, конечно, великий хан.
– Я поддерживаю мир на нескольких морях, которые нас разделяют. Ему следует это знать и быть благодарным. Пусть ему незамедлительно на это укажут... Рубин, крупный, как мой кулак... Если он мне его предложит, я передам ему пожизненный доход от большого города. Хотя, быть может, и не из самых больших. И не из самых доходных. Если же он не предложит мне рубин, я отправлю туда мой военный флот. Возведу горы из черепов... В конце концов, я внук великого Чингис-хана!
Затем, отхлебнув из чашки рисового вина, великий хан обратился непосредственно к одному из придворных:
– Далее. Мы приказали восьмидесяти семи семьям из селения Мира и Добродетели, заслуженно славящегося своими превосходными топорищами, приготовиться принять в свою общину тринадцать новых семей мастеров по топорам - с тем чтобы скорее можно было соединять топор с топорищем. Таково было Наше настоятельное императорское требование к Миру и Добродетели, ибо разве это не предпочтительнее пятидневного путешествия, предпринимаемого затем лишь, чтобы доставить топор к топорищу? И вот те на! У этого Мира и Добродетели здравого смысла оказалось не больше, чем у самой склочной базарной торговки! Там осмеливаются тянуть Наше драгоценное время! Растрачивать его на пустопорожнюю болтовню! Заявляют, мол, "увы, но у нас нет места"! Что, Мир и Добродетель думает с Нами препираться?.. Нет. Разумеется, нет. Следует незамедлительно отрубить головы сорока трем протестующим. Тогда у этих безмозглых выкидышей из черепашьих яиц сразу появится место. Вот подлые хамы! Ленивые скоты! Как же ненавидим Мы лень и хамство! А теперь прочти мне указ!
– Сорок селян из Мира и Добродетели, за отказ в подчинении: обезглавить, - зачитал придворный, изящно жестикулируя длинными ухоженными ногтями на своих тонких руках.
– Разве Мы сказали не сорок три?
– холодно поинтересовался Хубилай.
– Десять, о повелитель, суть число удачи. Двадцать - суть число двойной удачи. Сорок - суть число удвоения двойной удачи. Число же сорок три поднимает нас в сферы метафизики, где простолюдины оказываются в замешательстве...
И глаза великого хана, начавшие уже было угрожающе посверкивать, снова утонули под полузакрытыми веками.
– Достаточно, - заключил хан ханов.
Все смотрели, как придворный быстро и бесшумно пятится к двери. Он спас три жизни под угрозой потери собственной - зато семьи спасенных станут теперь его вечными должниками.
И с топорами в центре Срединного Царства теперь будет проще. Когда же людям снова захочется протестовать, пусть они об этом припомнят.
Утробный рык великого хана уже сменился негромким ворчанием.
– Что же касается моих каллиграфических талантов, то несколько весьма важных, хотя и подчиненных мне царей писали, что только сознание моей невероятной занятости удерживает их от нижайших просьб позаниматься с их сыновьями каллиграфией. Касательно же моего искусства вождения колесницы, то оно всем миром неизменно признавалось не заслуживающим ни малейшего упрека. Скажу даже больше. Если вспомнить, что учитель Кун-фу-цзы, которого вы, варвары...
– тут Хубилай обратил благосклонный взгляд на старших Поло и Марко, - именуете "Конфуцием" - забавно, не правда ли?..
Так вот. Насколько я помню, учитель Кун утверждал, что вождение колесницы, владение каллиграфией и сдержанные манеры суть наипервейшие качества благородного мужа. Разве не так? А, главный ученый?
– И великий хан резко повернулся к неизменно присутствовавшему на подобных приемах старцу - столь древнему, что, как утверждали злые языки, он уже при жизни превратился в мумию.
– А? Разве досточтимый учитель Кун этого не утверждал?
Старец ответил без промедления:
– Утверждал, о Сын Неба. И весьма нередко.