Сын шевалье
Шрифт:
— Прекрасная дама, едва я увидел вас, как мне стало ясно, что сердце свое я оставил здесь. Я не собираюсь требовать его обратно… Если вы его нашли, то оставьте себе, но в обмен дайте мне ваше, Богом молю, а иначе я умру… Вы же видите, я сохну, таю, изнемогаю и погибаю!
Высказав это, он с победоносным видом подкрутил ус, ибо сумел выразить свои чувства в витиеватой манере, но при этом достаточно ясно.
Госпожа Колин Коль, непривычная к подобному изысканному языку, разомлела от восхищения. Нежно взглянув на влюбленного, обладавшего таким красноречием, она тут же прониклась к нему состраданием.
В самом деле, физиономию Карканя, у которого со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, отличала интересная бледность. Сверх того его снедала тревога, ибо в успехе своей отчаянной попытки он был уверен не вполне. Ничего не стоило завоевать сердце старой мегеры… но вот откроет ли она буфет с провизией? Тревога и беспокойство читались на его лице. Колин Коль увидела в этом неуверенность возлюбленного, ожидающего решения своей судьбы. И растрогалась.
Однако, будучи женщиной весьма осмотрительной, они ничем не выдала своих чувств и осведомилась:
— Ах, матерь Божья! Отчего же вы так долго ждали, бедный юноша? Ведь я пригласила вас заходить!
Эти слова были произнесены с должной жеманностью. Но острые глаза старухи буравили Карканя насквозь — впрочем, и замечание ее было справедливым. Каркань, застигнутый врасплох, все же нашелся. Видимо, натощак он соображал лучше.
— Ах, прекрасная дама, — произнес он с тяжелым вздохом, — я служу могущественному вельможе, и мне пришлось сопровождать моего господина за пределы Парижа. Ах! Как я проклинал свое невезение и как я страдал!
Объяснение выглядело правдоподобным, и матрона удовлетворилась. Еще большее удовлетворение принесла ей новость, что вельможа носит титул принца. Начинало сбываться ее предчувствие, что из Карканя можно извлечь полезные сведения. Поэтому она произнесла с умилением и нежностью:
— Бедный юноша!
Взяв его за руку, словно желая сказать: «Ваши муки закончились!», она добавила, потупившись:
— Меня зовут Бригитта… А вас?
— Меня зовут Каркань. О Бригитта, королева моего сердца, я ваш до самой смерти! Я чувствую, что не могу без вас жить! Чувствую, что мы созданы друг для друга. Чувствую, черт возьми, этот запах куриного супа… то есть, нет… я хотел сказать, что чувствую… чувствую… чувствую…
Несчастный Каркань, потрясенный ароматом супа, стоявшего на огне, сознавал, что лепечет нечто бессвязное. Дабы выпутаться из затруднительного положения, он прибегнул к героическому средству: обнял Колин Коль, приподнял ее, будто перышко, прижал к сердцу с такой силой, словно хотел удушить, а затем запечатлел на сухой морщинистой коже звучный поцелуй.
После чего осторожно поставил матрону на пол, поздравляя себя с удачной мыслью, — ибо зачем обольщать при помощи красивых фраз, в которых так легко можно заплутать, если на свете существуют гораздо более красноречивые жесты?
Полузадушенная Колин Коль дышала тяжело, но отнюдь не была рассержена — напротив, ее привела в восхищение сила этого бесстрашного влюбленного. И она откровенно в этом призналась:
— Господи Иисусе! Какой пыл! Неужели вы меня так любите? Да это просто благословение небес!
Но уж так устроен этот мир: чуть ли не в первый раз в жизни Колин Коль проявила искренность — и тут же была за это наказана. Каркань, решив, что одержал полную победу, возомнил себя хозяином положения и бесцеремонно заявил:
— Договорились! Я больше не расстанусь с вами, Бригитта! Жить я буду здесь. Чувствую, что рожден стать мирным, добрым буржуа.
«Вот как? — подумала старуха. — Славный юноша уж очень прыток! Или он воображает, что я буду его содержать? Ну уж нет! Мне бы только выведать у него все, что нужно, а затем я покажу ему, как умею выпроваживать слишком назойливых любезников. «
Но поскольку вслух она ничего не сказала и продолжала нежно улыбаться, Каркань со свойственной ему логикой решил, что согласие уже получено, цинично сбросил маску и напрямик спросил:
— Не пора ли обедать, Бригитта? Мой желудок говорит, что час давно пробил.
Впрочем, несмотря на свою наглость и нарочитую самоуверенность, он поглядывал на Колин Коль с некоторой опаской, ибо у той на лице появилось угрожающее выражение.
Старуха же в данный момент просто размышляла. При всей своей скупости она была неглупа и понимала толк в коммерции. Потеря обеда была огорчительной — но с другой стороны, где, как не за столом, лучше всего развязываются языки? Этого наивного юношу необходимо было разговорить, и на это стоило потратить несколько су. Быстро приняв решение, она обратилась к гостю, с тревогой ожидавшему ответа:
— Однако, господин Каркань, час обеда давно прошел, а ужинаю я не раньше шести. Сейчас же и пяти нет.
— Вы ошибаетесь, Бригитта, — с облегчением воскликнул Каркань, — уверен, что вы ошибаетесь. Мой желудок говорит, что сейчас по меньшей мере девять.
И, поскольку она выглядела удивленной, а то и недовольной, он прибег к тактике, уже принесшей ему успех: обхватил ее за талию, чмокнул в шею и заворковал:
— Ax, сердце мое! Вы меня осчастливили! А чувства пробуждают аппетит, вы же знаете!
— Замолчите, дрянной мальчишка!
— И потом, с тех пор, как я вас увидел, я не пью, не ем, не сплю! Вот сейчас это и проявилось… Бригитта, если вы не дадите мне поесть, я упаду в обморок, я погибну у ваших ног… так и не дождавшись вашего поцелуя!
Матрона залилась румянцем. Но, в сущности, она была скорее изумлена, нежели польщена пылом своего возлюбленного — однако показывать этого не хотела.
— Хорошо, — промолвила она, — вашей смерти я не желаю… и приготовлю вам еду.
Пустившись в столь рискованное предприятие, она уже не стала мешкать: проворно подложила дров в печку и направилась в погреб.