Сын
Шрифт:
Присоединиться к вам, - говорю я.
– Стать афракционером ? Почему я должен этого хотеть?
Наш город меняется, Тобиас.
– То же самое сказал мне вчера Макс.
– Афракционеры объединяются, так же как эрудиты и бесстрашные. Очень скоро каждому придется выбрать сторону, и я знаю, на какой тебе было бы лучше оказаться. Я думаю, ты действительно сможешь принести нам пользу.
Ты знаешь, на какой стороне мне было бы лучше находиться, серьезно?
– говорю я.
– Я не предатель фракции. Я выбрал Бесстрашие. Там мое место.
Ты не один из тех
– Так же, как ты не был и подавленным занудой Сухарем. Ты можешь быть большим, чем другие, большим, чем любая фракция.
Ты не имеешь понятия о том, кто я и кем могу быть, - говорю я.
– Я был лучшим новобранцем. Они хотят, чтобы я стал лидером Бесстрашия.
Не будь наивным, - отвечает она, смотря на меня прищурившись.
– Им не нужен новый лидер, им нужна пешка, которой они могут манипулировать. Именно поэтому Джанин Метьюз часто наведывается в штаб Бесстрашия, поэтому насаждает вашу фракцию своими прислужниками, которые докладывают ей о поведении бесстрашных. Ты не заметил, что она знает о вещах, о которых не имеет права знать, что они продолжают усложнять обучение бесстрашных, экспериментировать на нем. Как будто бесстрашные когда-либо могли сами это изменить.
Амар говорил, что обычно обучение в Бесстрашии не начинали с пейзажей страха, что это было что-то новое, что они только попробовали. Эксперимент. Но она права; бесстрашные не проводят эксперименты. Если бы они действительно были озабочены практичностью и эффективностью, они бы не учили нас метать ножи.
А потом он погиб. Не я ли обвинил Эрика в том, что он доносчик? Не я ли неделями подозревал, что он продолжается сотрудничать с Эрудицией?
Даже если ты права, - говорю я, и вся злость покидает меня. Я продвигаюсь к ней ближе.
– Даже если ты права насчет Бесстрашия, я никогда бы не присоединился к вам.
– Я стараюсь, чтобы мой голос не дрожал, когда я добавляю:
Я больше никогда не хочу снова тебя видеть.
Я не верю тебе, - отвечает она спокойно.
Мне неважно, во что ты веришь.
Я иду мимо нее, к ступенькам, по которым карабкался, чтобы подняться на платформу.
Она кричит мне вслед:
Если ты передумаешь, любое сообщение, переданное афракционерам , будет передано мне.
Я не оборачиваюсь. Я бегу вниз по ступеням и несусь вниз по улице, прочь от платформы. Я даже не знаю, двигаюсь ли я в верном направлении, я просто хочу оказаться от нее как можно дальше.
Я не сплю.
Я расхаживаю по квартире в бешенстве. Я достаю остатки моей отреченной жизни и бросаю их в мусорное ведро: рваную рубашку, туфли, носки, даже мои часы. В какой-то момент, приблизительно на восходе солнца, я швыряю электрическую бритву об душевую кабинку и она разлетается на несколько кусков.
Через час после рассвета я иду в тату-салон. Тори уже там - ну, “там” - это сильно сказано, потому что её глаза несосредоточенные и опухшие ото сна, а она только что начала пить кофе.
Что-то случилось?
– сказала она.
– На самом деле меня здесь нет. Я должна идти на пробежку с Бадом , с этим помешанным.
Надеюсь, ты сделаешь исключение, - говорю я.
Не так уж много людей приходят со срочными просьбами сделать тату, - замечает она.
– Это первый раз за все время.
Окей.
– Она оживляется, становится внимательней.
– Что-нибудь уже есть на уме?
Несколько недель назад, когда мы заходили в твою квартиру, там был один рисунок - символы всех фракций вместе. Он все еще у тебя?
Она застывает.
Ты не должен был этого видеть.
Я знаю, почему я не должен был видеть его, почему она не хочет показывать другим этот рисунок. Он намекает на склонность ко всем фракциям вместо признания превосходства Бесстрашия, которое должно быть в ее татуировках. Даже авторитетные бесстрашные беспокоятся о том, чтобы выглядеть истинно бесстрашными, я не знаю, почему так, и что может угрожать людям, которых можно назвать “предателями фракции”, но я здесь именно для этого.
Дело как раз в нем, - говорю я.
– Я хочу это тату.
Я думал об этом по дороге домой, пока снова и снова прокручивал в голове то, что сказала мне мать. Ты можешь быть большим, чем любой другой, выше любой фракции. Она думала, что для того, чтобы я был выше любой фракции, я должен был оставить это место и людей, которые приняли меня как своего; я должен бы был простить её и позволить поглотить себя её убеждениям и образу жизни. Но я не должен уходить, и я не должен делать то, что мне не нравится. Я могу быть выше всех фракций здесь, в Бесстрашии; может, я уже такой, и пришло время это показать.
Тори огладывается по сторонам, поднимая глаза на камеру, которую я заметил, когда вошел. Она тоже из тех, кто замечает камеры.
Это был просто дурацкий рисунок, - говорит она тихо.
– Ну же, ты, видимо, расстроен, мы можем об этом поговорить, подобрать тебе что-нибудь получше.
Она знаками подзывает меня к задней части салона, через склад позади него, в её квартиру. Мы идем через неопрятную кухню в гостиную, где на кофейном столике все еще лежат её рисунки.
Она перекладывает их, пока не находит рисунок, похожий на тот, о котором я думал, огни Бесстрашия в чаше рук Отречения, корни древа Дружелюбия, растущие под глазом Эрудиции, который расположен над весами Искренности. Все символы фракций, расположенные по порядку один над другим.
Она показывает его, и я киваю.
Я не могу сделать ее на месте, которое люди видят все время, - говорит она.
– Ты превратишься в ходячую мишень. Подозреваемым в предательстве фракции.
Я хочу, чтобы она была на спине. Покрывала позвоночник.
Раны, полученные во время последнего дня с моим отцом, уже зажили, но я хочу запомнить, где они были; я хочу помнить, от чего сбежал, до конца своих дней.
Ты ничего не делаешь наполовину, да?
– Она вздыхает.
– Это займет много времени. Несколько сеансов. Мы будем делать тату здесь, после работы, потому что я не могу допустить, чтобы камеры увидели это, даже если большую часть времени они сюда не смотрят.